Устроившись поудобнее около телефона, я набрал номер и прислонился больной головой к динамику. Я насчитал десять или пятнадцать длинных гудков. Я так и слышал, как надрывается телефон в жилище саксофониста. Наконец в трубке что-то щелкнуло и раздалось сонное:
- С-слушаю, - и зевок от души.
Я выдержал эффектную паузу и сказал:
- Это в дверь...
Связь, как и положено в таких случаях, оборвалась. Я понял, что сонный Тимирязьев внял моим словам и послушно побрел открывать дверь. Вполне удовлетворенный, я откинулся на диване и заснул.
Утро началось, только когда я снова проснулся. Под окнами уже вовсю кипела жизнь. Публика брела на работу. Что сейчас творится в метро! Мне, судя по всему, сегодня с ними не по пути. Так, нужно бы позвонить в поликлинику и вызвать участкового эскулапа.
- На вашем участке, - прострекотала регистраторша, - работает доктор Щербино. Зайдет к вам в первой половине дня. Что-то вас, симулянтов, нынче маловато стало...
Я оторопел, но все же спросил:
- А извините, Щербино - это он или она?
- Вера Павловна, разумеется, она, - смилостивилась регистраторша и добавила: - Что за мужик пошел, пока не выяснит кто да что - ни за что дверь не откроет!
Часы в ожидании доктора Щербино прошли в каком-то полузабытьи. Пару раз звонила Катька и спрашивала, не обиделся ли я и что мне принести. Я капризно отвечал, что не обиделся и ничего мне не нужно.
Разок позвонила Маша и спросила, помог ли мне чеснок и когда мы пойдем в музей. Я зачем-то соврал, что чеснок помог.
- Ну вот видишь, - гордо сказала мадам Еписеева. - Я всем, всегда и от всего советую чеснок. В крайнем случае можно лук...
О повышенной температуре я решил не распространяться, а то посоветует еще какое-нибудь народное средство, вроде мочевых примочек на уши или полоскания горла канализационной водой. Пришлось пообещать Марии, что музей мы посетим в ближайшие дни.
Перед самым приходом врача позвонили из школы. Завуч Римма Игнатьевна отчитала меня за то, что я прогуливаю собственные уроки. Услышав о моем нездоровье, она смягчилась и - в ее представлении, по-матерински, а по-моему, грубовато - пожелала мне скорейшего возвращения в родимые пенаты.
Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. Походкой разбитого параличом ландскнехта, которому приходится тащить на себе чугунные латы и раненого товарища, я двинулся на звук.
- Кто? - спросил я визгливым старческим голосом.
Дверного глазка у меня не было.
- Врач, - прозвучало по ту сторону.
Но и по голосу было непонятно, мужчина это или женщина. Ситуация напоминала известную сказку "Волк и семеро козлят". В роли волка выступал посетитель, а в роли семерых козлят - ваш покорный слуга.
- Как ваша фамилия? - поинтересовались напуганные милицейскими сводками в газетах козлята.
- Щербино, - невозмутимо ответил волк.
Я пощелкал полусломанным замком и впустил эскулапа в дом. Но волк оказался самой настоящей козой, правда несколько увеличенных размеров.
Все в этой женщине было под стать высокому званию врача: и желтые глаза-блюдца, и ноги башенного крана, опирающиеся на блестящие лодочки копыт, и даже белый халат, свернутый в походную скатку.
Щербино изумленно уставилась (так и хочется сказать "уставилось") на меня.
- На что жалуетесь? - спросила она басовито. - На это? - и указала на мои роскошные синяки.
- Да нет, - смутился я, - это как раз пустяки. Вот температура...
- Понятно, - сказала докторесса. - Где у вас можно помыть руки?
Проследовав в ванную, она серьезно, будто ей предстояла сложная хирургическая операция, принялась скоблить обмылком свои ручищи. Завершив эту процедуру, Щербино, как оживший памятник, прошествовала в мою захламленную комнату. Там она уселась за журнальный столик и принялась строчить на голубоватом листке бюллетеня. Столик нервно трясся. Ножки его подгибались под напором докторского почерка.
Закончив писать, Вера Павловна поднялась. Ее добротно сделанные суставы захрустели, как первомайский салют в весеннем небе.
- Откройте рот, - приказала она.
- А-а-а, - послушно сделал я.
- ОРЗ, как я и предполагала...
Около моего носа огромной птицей пронеслась рука врача с желтым кольцом на пальце, больше похожим на одну из гаек, которыми скрепляют домны. Батюшки, да каков же тогда муж этого монстра?! Внезапно я показался себе маленьким и щуплым, хотя вышеназванными качествами никогда не отличался.
Указав на синий листок, немногословная Щербино молча затопала к двери.
- А что мне пить? - просипел я.
- А вот пить вам нужно меньше, - изрекла Вера Павловна, выразительно глянув на мои подглазья.
- Я имею в виду лекарства...
- Там все написано - анальгин, - докторесса взялась рукой за слабенькую ручку моей двери и добавила: - Больной, вы в состоянии проводить даму?
Я проковылял к двери. В моей голове теснились мысли: "Не дай бог! Жениться? А если попадется этакое чудище?"
Щербино рванула за ручку. По полу покатился винтик и затих под вешалкой. Дверь распахнулась. В проеме стояла Катька с сумками. Не обращая внимания на гороподобное существо, она выпалила торопливой скороговоркой:
- Уф, как ты меня напугал! Пришлось отпроситься у моих бритоголовых. Живо бери сумки. Там жратва, а в маленьком пакетике - байеровский аспирин. Говорят, помогает... Ну, чао!
Сквозь грохот шагов, издаваемых докторскими ступнями, послышался перестук Катькиных каблучков. Потом хлопнула дверь подъезда и все стихло.
Глава 13
Международный мужской день
Я набросился на принесенную мадам Колосовой еду, запивая ее шипучим немецким аспирином. Черт возьми, это было совсем неплохо! Катька появилась, как всегда, вовремя - когда я окончательно было лишился последних остатков человеколюбия.
Насытившись, я сложил тарелки в ванну (ну не мыть же их сейчас, когда еле отрываешь хвосты тапочек от пола) и подошел к журнальному столику, где доктор Щербино оставила синенький бюллетень. Ура! Целых четыре дня я могу не толкаться в троллейбусе, не видеть гнусную морду Мухрыгина, не здороваться с Сонечкой и Риммой Игнатьевной! Но четыре дня кряду валяться на диване в мои намерения тоже не входило.
