Анна и стирка. Крошечные детские вещички.

Я сглотнул. Попытался сосредоточиться на том, чем занимался. Несколько пятен, превратившись в собственную тень, никак не желали отстирываться. Высохшая кровь от царапины на колене, давно уже побуревшая. Лиловые пятнышки от незрелой вишни, которую мы собирали как-то ночью в чьем-то саду. Ягоды ненадолго притупили голод, но взамен сосанию под ложечкой пришла кислота.

Сегодня наш четвертый день в лагере. Но дни уже сделались похожи друг на дружку. Утром – встреча с Жанеттой. Никаких новостей. Каждый день я спрашивал, чем еще могу помочь, хоть чем-то. Но она качала головой. Потом я ел. Потел. Слушал, как Лу что-то говорит. И не слышал. Собирался с силами. Спрашивал, сколько времени. Еще так рано. Пытался прислушаться к Лу. Пытался играть. Пытался не думать. Об Анне, об Огюсте, о пожаре. Потом опять ел. Ждал вечера, когда жара слегка отступит. Спал. Ждал следующего утра, когда можно будет опять пойти в Красный Крест.

Но сегодня нам разрешили постирать одежду. На стойке выстроились тазики – выбирай любой. На стирку нам выделили семь литров воды. Целое водное состояние.

Лу тоже взялась стирать. Уселась прямо в трусах перед тазиком и стала полоскать шорты.

Дверь позади нас открылась. Я обернулся. В прачечную вошла женщина – в одной руке она несла грязное белье, а в другой держала небольшую канистру с водой.

Я кивнул и поздоровался.

Она пробормотала в ответ приветствие, взяла с полки тазик, насыпала стиральный порошок и налила воды – все это быстро и привычно.

Женщина села напротив Лу. Я было улыбнулся, но она занималась стиркой и не заметила.

Она положила в воду цветастое платье. С виду дорогое. Потом блузку из тонкой, похожей на шелк ткани.

– Красивая, – сказал я.

– Что?

– Блузка.

– Спасибо.

Женщина на секунду-другую задержала на мне взгляд, а потом вернулась к стирке.

Ей было хорошо за тридцать, может, даже под сорок. И под кожей выступали кости. Острые ключицы торчали, но это не оттого, что женщина голодала, – просто так уж она была сложена от природы.

А может, она из тех, кто следит за питанием и занимается спортом. Прежде, в моем детстве, таких было много. Помню, женщины все обсуждали, как бы похудеть. И еще она красивая – это я понял, не миленькая, но красивая. Классической красотой. Такие рождаются в семьях, где богатые мужчины женятся на привлекательных женщинах. С каждым поколением дети делаются все красивее и красивее, и в конце концов все забывают, как выглядят обычные люди.

Таких, как она, в Аржелесе было мало. В наш городок приезжали туристы совсем другого типа. Они довольствовались аттракционами на набережной и пешеходной улицей, где в магазинах продавались реплики известных брендов. Таких, как эта женщина, я видел лишь несколько раз, когда ездил по побережью на север, в Канны и Прованс.

Но сейчас она все равно здесь, среди нас. Прежних классовых различий больше не существует.

Двигалась она быстро. Неприязненно? Может, ей не нравится, что я на нее смотрю?

– Вы тут давно уже? – спросил я, чтобы оправдать, что пялюсь на нее.

– Порядочно.

– И как, нравится?

– Что, простите?

Я рассмеялся.

– Простите. Тупой вопрос. Не подумал.

Не улыбнувшись, она по-прежнему молча терла платье.

– Ладно, ладно. – Я поднял руки: мол, сдаюсь и больше дергать ее не стану.

Женщина быстро положила в тазик еще одежду. Насколько я видел, только женскую.

– Вы тут одна? – спросил я.

– Я думала, вы решили помолчать, – сказала она.

– Мы тоже одни. – Я показал на Лу.

Окунув пальцы в пену, женщина поводила руками в тазике. Посмотрела на одежду, вздохнула и проговорила:

– Вы не одни. Вас двое.

Лица ее я не видел, но по голосу все понял. Она нас не обвиняла. И не сердилась, как вначале. Просто назвала вещи своими именами.

Меня захлестнул стыд: а ведь она права, зачем я говорю, что один, когда со мной Лу? У меня все еще есть Лу. И сейчас она играет с водой в тазике, тихо бормоча что-то себе под нос. Что-то про море. Про море у нас дома?

Остатками воды из канистры незнакомка прополоскала одежду и быстро отжала ее. С ее тонких изящных рук капала вода.

Мне вдруг захотелось, чтобы она и нашу одежду так же отжала. Сам я до полоскания еще не дошел.

– Не хотите с нами поужинать? – предложил я, когда женщина выпрямилась и собралась уходить.

– А вы упорный, – сказала она.

Что мне было ответить? Что мне ее жаль? И что я только поэтому и предложил? Или что мне понравились ее руки? Такого говорить нельзя. Кроме того, я уже и сам жалел. Зря я спросил. Чего это я приглашаю на ужин всяких незнакомых женщин, когда у меня есть Анна?

– Надо сначала одежду высушить, – сказала она, не дожидаясь моего ответа.

Это значит «да»?

– Так, может, поужинаем, пока она сохнет? – спросил я.

Ведь если мы вместе поужинаем, ничего страшного не произойдет? Я же не на свидание ее приглашаю.

– Вы тут новенький, – догадалась она. – Пока одежда сушится, надо за ней приглядывать.

– Как это?

– А то потом не найдем.

– А-а…

Я покраснел. И как я сам не догадался?

Мы втроем сидели в тени барака, возле бельевой веревки, и смотрели на мокрую одежду.

Ветра не было, одежда безжизненно болталась на веревке, но жара свое дело делала. А мы сидели и ждали.

Женщина не предложила устроить дежурство и стеречь одежду по очереди. Возможно, она мне не доверяла. Да и с чего бы ей мне доверять?

Впрочем, возможно, ей просто нравилось так сидеть. Может, это еще один способ убить время. Тут, наверное, так все живут.

Кстати, я тоже не предложил дежурить по очереди. На самом деле мы неплохо устроились здесь, в тени барака, которая постепенно становилась все короче и короче.

Лу опять принялась играть, причем разыгралась сильнее, чем обычно, и теперь бегала и пряталась за сохнущей одеждой.

Женщина молчала. И я тоже молчал.

До меня внезапно дошло, что я забыл спросить, как ее зовут, но сейчас спросить не решался. Почему-то это казалось мне тайной, как и многое другое, связанное с моей новой знакомой.

Позже я все-таки узнал ее имя. Мы сидели в столовой. Только что съели ужин. Что-то вроде рагу в помятых алюминиевых мисках. Чуть теплое. Лу заглотила все с такой жадностью, будто боялась, что если не поспешить, то еда исчезнет. Дело было к вечеру, а она за весь день съела лишь черствые печенья на завтрак. Засмотревшись на сохнущую одежду, я совершенно забыл, что ребенок голодный. Дурак. Но теперь Лу, наевшись и успокоившись, сказала – просто и напрямик, как только она умеет:

– Меня зовут Лу. А вас как?

– Лу – красивое имя. – Женщина резко встала.

– А вас-то как зовут? – повторила Лу.

Женщина сделала шаг в сторону.

– Маргерита.

Маргерита. Прямо как цветок.

– А папу зовут Давид.

Женщина сделала еще один шаг.

– Замечательно. Ну, мне пора. Спасибо.

– Вы куда? – спросил я. – Хотите, можем потом опять вместе поужинать.

– Да, – подхватила Лу, – давайте!

– Возможно, – уклончиво ответила Маргерита.

Но, судя по ней, это было маловероятно.

– Ладно, – сдался я.

Мне все равно – так и тянуло меня сказать. Но я ничего не сказал. А она, Маргерита, уже отвернулась. Еще секунда – и она уйдет.

Я думал, мы ей нужны. Но теперь понимал, что ошибся. Такие, как она, не нуждаются в таких, как мы.

Я – просто мальчишка, ребенок. Да еще и с ребенком в довесок. Мы с Лу словно вчера из песочницы вылезли. Грязные, пускай даже и вымытые. И тем не менее мне не хотелось, чтобы она уходила, не хотелось смотреть ей вслед, на ее спину с выпирающими костями, прямую и тонкую.

– Я просто хотел, как лучше, – проговорил я ей вслед.

– Я тоже, – бросила она, не оборачиваясь.

И скрылась из вида.

В глазах почему-то защипало. Но хныканьем ничего не изменишь, это я знал.