– Однако есть еще одна причина, по которой мы не поощряем использование ваших книг нашей молодежью, и это глубокое воздействие грусти на расу, привыкшую видеть все вещи в утреннем сиянии будущего, литературы, написанной в прошедшем времени и относящейся исключительно к вещам, с которыми нами покончено.
– И как вы пишете о вещах, которые прошли, кроме как в прошедшем времени? – спросил я.
– Мы пишем о прошлом, когда оно все еще будущее, и, конечно, в будущем времени, – последовал ответ. – Если бы наши историки подождали до окончания событий, чтобы описать их, мало того, что никто не захотел бы читать о том, что уже произошло, но и сами истории, вероятно, были бы неточными, поскольку память, как я уже сказал, у нас очень слабо развита и слишком расплывчата, чтобы быть достоверной. Если Земля когда-нибудь установит с нами связь, вы найдете наши истории интересными, потому что наша планета меньше, остыла и была заселена задолго до вашей, а наши астрономические записи содержат подробные сведения о Земле с того времени, когда она была жидкой массой. Ваши геологи и биологи смогут найти здесь кладезь информации.
В ходе нашего дальнейшего разговора выяснилось, что, как следствие предвидения, некоторые из самых распространенных эмоций человеческой природы неизвестны на Марсе. Те, для кого будущее не имеет тайны, конечно, не могут знать ни надежды, ни страха. Более того, когда каждый уверен, чего он достигнет, а чего нет, не может быть такого понятия, как соперничество, или соревнование, или какой-либо вид конкуренции в любом отношении и поэтому все порождения сердечных ран и ненависти, порожденные на Земле борьбой человек с человеком, неизвестен людям Марса, за исключением изучения нашей планеты. Когда я спросил, не было ли, в конце концов, недостатка спонтанности, чувства свободы в том, чтобы вести жизнь, заранее продуманную во всех деталях, мне напомнили, что в этом отношении нет разницы между жизнью людей Земли и Марса, поскольку обе они одинаково соответствуют Божьему замыслу – воля во всех деталях. Мы знали, что будет только после события, они до, – вот и вся разница. Что касается остального, Бог двигал их по их воле, как и нас, так что у них не было более сильного принуждения в том, что они делали, чем у нас на Земле в выполнении ожидаемой линии действий, в тех случаях, когда наши ожидания могут оказаться правильными. О том всепоглощающем интересе, который вызывало у жителей Марса изучение плана их будущей жизни, красноречиво говорил мой спутник. По его словам, это было похоже на очарование математика самой сложной и изысканной демонстрацией, совершенным алгебраическим уравнением, с яркими реалиями жизни вместо цифр и символов.
Когда я спросил, не приходило ли им в голову пожелать, чтобы их будущее было другим, он ответил, что такой вопрос мог задать только человек с Земли. Никто не может обладать даром предвидения или ясно верить, что он был у Бога, не понимая, что будущее так же невозможно изменить, как и прошлое. И не только это, но и предвидеть события означало предвидеть их логическую необходимость настолько ясно, что желать их по-другому было так же невозможно, как всерьез желать, чтобы два и два составляли пять вместо четырех. Ни один человек никогда не мог бы сознательно желать чего-то другого, ибо все вещи, малые и великие, так тесно сплетены Богом, что вытянуть самую маленькую нить – значит распутать творение на всю вечность.
Пока мы разговаривали, день пошел на убыль, и солнце опустилось за горизонт, розовая атмосфера планеты придала великолепие окраске облаков и красоте ландшафта суши и моря, что никогда не сравнится с земным закатом. Уже знакомые созвездия, появляющиеся на небе, напомнили мне, как близко, в конце концов, я был к Земле, потому что без посторонней помощи я не мог обнаружить ни малейшего изменения в их положении. Тем не менее, в небесах была одна совершенно новая особенность, поскольку многие из множества астероидов, которые вращаются в зоне между Марсом и Юпитером, были хорошо видны невооруженным глазом. Но зрелище, которое в основном привлекало мой взгляд, была Земля, плавающая низко на краю горизонта. Ее диск, вдвое больший, чем у любой звезды или планеты, видимой с Земли, вспыхнул с блеском, подобным блеску Венеры.
– Это действительно прекрасное зрелище, – сказал мой спутник, – хотя для меня оно всегда печальное, из-за контраста между сиянием сферы и темным состоянием его обитателей. Мы называем это "Мир слепых".
Говоря это, он повернулся к любопытному сооружению, которое стояло рядом с нами, хотя я раньше не обращал на него особого внимания.
– Что это такое? – спросил я.
– Это один из наших телескопов, – ответил он. – Я позволю вам взглянуть, если хотите, на ваш дом и проверить на себе те способности, которыми я хвастался. – и, настроив инструмент, он показал мне, куда направить мой взгляд на то, что соответствовало окуляру.
Я не мог сдержать восклицания изумления, потому что на самом деле он ничего не преувеличил. Маленький студенческий городок, который был моим домом, лежал передо мной, казалось, почти так же близко, как когда я смотрел на него из окон моей обсерватории. Было раннее утро, и деревня просыпалась. Молочники совершали свой обход, а рабочие со своими обеденными контейнерами спешили по улицам. Ранний поезд как раз отходил от железнодорожной станции. Я мог видеть клубы дыма из дымовой трубы и струи из цилиндров. Было странно не слышать шипения пара, так близко я казалось находился. На холме были здания колледжа, длинные ряды окон отражали ровные солнечные лучи. Я мог определить время по студенческим часам. Меня поразило, что вокруг зданий царила необычная суета, учитывая ранний час. Толпа мужчин стояла у дверей обсерватории, и многие другие спешили через кампус в том направлении. Среди них я узнал президента Биксби в сопровождении уборщика колледжа. Пока я смотрел, они добрались до обсерватории и, пройдя сквозь толпу у дверей, вошли в здание. Президент, очевидно, направлялся в мою комнату. При этом меня совершенно внезапно осенило, что вся эта суета была из-за меня. Я вспомнил, как получилось, что я оказался на Марсе, и в каком состоянии я оставил дела в обсерватории. Мне давно пора было вернуться туда, чтобы позаботиться о себе.
***
На этом неожиданно заканчивался необычный документ, который я нашел тем утром на своем столе. Я не ожидаю, что читатель поверит в то, что это подлинная запись условий жизни в другом мире, на которые она претендует. Он, без сомнения, объяснит это как еще одну из любопытных причуд сомнамбулизма, описанных в книгах. Возможно, это было именно так, возможно, это было что-то большее. Я не претендую на то, чтобы решить этот вопрос. Я изложил все факты по этому делу, и у меня нет лучшего средства для формирования мнения, чем читатель. И я не знаю, даже если бы я полностью поверил в то, что это правдивая история, которой она кажется, повлияла бы она на мое воображение гораздо сильнее, чем сейчас. Одним словом, эта история о другом мире вывела меня из равновесия по отношению к нашему. Готовность, с которой мой разум приспособился к противоположной точке зрения на Землю, была уникальным опытом. Отсутствие предвидения среди человеческих способностей, недостаток, о котором я раньше едва задумывался, теперь впечатляет меня еще больше, как факт, не гармонирующий с остальной частью нашей природы, противоречащий ее предназначению, – моральное увечье, произвольное и необъяснимое лишение. Зрелище расы, обреченной идти назад, видящей только то, что прошло, уверенной только в том, что прошло и умерло, время от времени посещает меня с печально фантастическим эффектом, который я не могу описать. Я мечтаю о мире, где любовь всегда носит улыбку, где расставания так же без слез, как и наши встречи, и смерть больше не властвует. У меня есть фантазия, которую я люблю лелеять, что люди этой счастливой планеты, какими бы фантастическими они ни были, представляют идеальный и нормальный тип нашей расы, какой, возможно, она когда-то была, и которой, возможно, она еще может стать снова.
