Что делает Чудакова? Чтобы затемнить совершенно очевидный смысл этого письма (и ответа на него Булгакова), автор "Жизнеописания", не воспроизводя его, неоправданно связывает с письмом С. Ауслендера, и вопросам поднимаемым в письме отношения не имеющим. Кроме того, разбивает текст письма Слезкина более чем спорным рассуждением об отношении Булгакова-литератора к быту и вставляет совершенно не относящийся к делу отрывок из письма Б. Пильняка (с.283-286).
Булгаков еще не окончательно закончил написание романа, еще читал его друзьям, а Слезкин уже отправил в "Накануне" сообщение о нем, опубликованное 9 марта 1924 г. Слезкин писал об обсуждении романа и делал вывод: "Мелкие недочеты, отмеченные некоторыми авторами, бледнеют перед несомненными достоинствами этого романа являющегося первой попыткой создания великой эпопеи современности". Чудакова упоминает об этой заметке, но цитируемое место опускает.
В том же марте 1924 г., даря "Дьяволиаду" Булгаков надписал ее: "Милому Юрию в память наших скитаний..." В 1925 г., как только вышла "Девушка с гор", Слезкин, вручая книгу Булгакову, пишет: "Дарю любимому моему герою Михаилу Афанасьевичу Булгакову". Чудакова "забыла", что ей принадлежит публикация этих строк!
И последнее: зачем было Слезкину в дневнике, закрытом от посторонних глаз и по прошествии 10 лет хвалить роман, если он ему не нравился? Вспомним: "Тогда у нас собирался литературный кружок "Зеленая лампа" - организаторами его были я и Ауслендер, вернувшийся из Сибири. Ввел туда я и Булгакова... Вскоре он прочел нам первые главы своего романа "Белая гвардия". Я его от души поздравил и поцеловал - меня увлекла эта вещь, и я радовался за ее автора". А в конце той же записи: "Талант Булгакова неоспорим..." "Завистник литературного успеха" такое вряд ли напишет.
Октябрь 1926 г. В МХАТе после долгих мытарств прошли "Дни Турбиных" Булгакова. "Ему, - пишет Чудакова, - впервые завидуют литературные знакомцы первых московских лет" (с.352). Подчеркнуто мной. Опять "забывчивость". Ведь, если верить словам, которые Чудакова приписывает Татьяне Николаевне, то зависть съедала Слезкина еще в 1923-24 гг. "Знакомцы" - Стонов и Слезкин. В доказательство приводятся два письма Стонова Слезкину от 7 февраля и 8 октября 1926 г. (с.352-353).
Чудакова начинает разбор первого письма, манипулируя словом "еще". "Еще 7 февраля 1926 года..." Но к этому времени никакого успеха не было. Были у Булгакова сплошные переживания и неприятности. (Об этом, в другом месте, у самой Чудаковой, о том же у Яновской). Стонов писал: "В наше время необходим дьявольский закал. Душа должна оставаться в стороне от житейских невзгод... Я лично думаю, что писатель должен быть страшным отшельником - один со своей душой наедине". Стонов считал, что такого "закала" не хватало у Зозули и Булгакова. Во всем этом, по Чудаковой, "сосущее чувство ожидания премьеры во МХАТе пьесы вчерашнего начинающего неудачливого автора единственного недопечатанного романа". Выдумка и "забывчивость". Сама Чудакова ранее много говорила об успехе "недопечатанного романа" (чему иначе завидовать, да еще весьма известному тогда романисту Слезкину?). Как к "Белой гвардии", творчеству и таланту Булгакова относился Слезкин уже выяснено, и тому еще будут дополнительные подтверждения. "Сосущее чувство" нужно Чудаковой для дальнейшего уничижения Слезкина.
Во втором письме Стонов сообщает о том, что пьеса "Дни Турбиных" - "в центре московских событий", но ее разрешили только в Художественном театре, только в Москве, "и то - говорят - скоро снимут... Была, между прочим, на премьере Ек. Ал. Галати. Спектакль ей не нравится - в чтении было лучше". Не пьеса - спектакль. Сам Стонов спектакля не видел, но счел, вероятно, со слов Галати, что не только "пресса ругает... но и публика не хвалит". Слезкин был бы вообще ни при чем, если бы Стонов в конце письма не сослался на разделяемое им мнение Слезкина, которое, как он пишет, состоит в том, что Булгаков "мещанин и по-мещански подошел к событиям". Эти слова, однако, к зависти и творческим успехам Булгакова отношения не имеют. Речь идет, как и в первом письме, о манере поведения, которую отмечали и Слезкин, и Катаев, и Эрлих, которую не могла не отметить Чудакова (с.273), об отсутствии "закала", а также о том, что Слезкин в цитировавшемся отрывке из дневника, подчеркнув талантливость Булгакова, следом назвал "несколько наигранным фрондерством и позой ущемленного в своих воззрениях человека". Чуть дальше он определил это как брюзжание "старой интеллигенции", тогда как прежде "знаменем интеллигенции были Герцен и Чернышевский". Разве нельзя расходиться во взглядах и манере поведения (независимо от того, чьи лучше или хуже, вернее или ошибочней), обсудить это доверительно с другом и соседом по дому (кто этого не делает?) и признавать главное достоинство писателя, - талант, представляющийся неоспоримым?
1927-1928 - годы театральных успехов Булгакова и, как упоминалось, радужных надежд и итогов Слезкина (в 1928 г. у Слезкина вышло собрание сочинений в 8 томах). В 1929 г. оба писателя испытали тяжелые удары. Булгаков назвал этот год - "годом катастрофы". В феврале 1929 г. Сталин объявил всю драматургию Булгакова антисоветской. Запрещен к постановке "Бег", сняты с репертуаров театров "Дни Турбиных". Разносу подвергся роман Слезкина "Предгрозье". Началась травля. Судьба Булгакова изменилась после вмешательства Сталина в 1930 г. При всех еще предстоявших писателю испытаниях у него имелась теперь увлекательная работа в любимом замечательном театре. Одновременно это давало заработок и круг новых знакомых. Второе вмешательство Сталина в 1932 г. воскресило "Дни Турбиных". Спектакль и автор пьесы испытали невиданный успех. Травимый Слезкин, если верить упоминавшимся обвинениям Яновской и Чудаковой, должен был позавидовать особенно тяжело.
Именно тогда Слезкин начал вести дневник. Если не считать его вводную часть, собственно дневник, исключая несколько страниц, начинается с истории возобновления во МХАТе "Дней Турбиных". 21 февраля 1932 г.: "На первом представлении "Дней Турбиных" - аншлаг, очереди у кассы на следующие спектакли. Со всех сторон только и слышно - "какая чудесная пьеса". Некоторые смотрели 4-5 раз". Констатировав успех спектакля, автор дневника объясняет, что его возобновление - результат вмешательства "хозяина" (Сталина). Для зависти повод самый подходящий. Слезкин, однако, вспомнив в связи с возобновлением спектакля о своем знакомстве, дружбе и расхождении с Булгаковым именно тогда пишет: "Талант Булгакова неоспорим". 4 ноября того же 1932 г., узнав о разводе Булгакова с Любовью Евгеньевной и третьей женитьбе, дав характеристику всем трем женам писателя, заключает: "...и в этом сказывается талант, чутье и чувство такта и стиля. Многие даровитые люди гибли, потому что у них не было этого "седьмого" чувства, их любовь не подчинялась требованиям закона развития таланта и его утверждения в жизни". Завистник так не напишет, а вплетет "аморальность".
