========== Glacies/Лёд ==========

В мире, где клятвы не стоят вообще ничего. Где обязательства — пустой звук. Где обещания даются лишь для того, чтобы их нарушать, было бы славно устроить так, чтобы слова обрели былое значение и мощь.Чак Паланик. «Колыбельная»

*****

Она хочет пить.

Такое простое, такое человеческое чувство — жажда.

Её не должно быть здесь. Виктория не сделала ничего выходящего за рамки закона измерения. Тогда почему? Почему булькающий звук стоит в ушах: дразнит, издевается, манит.

Манит её — позвать его…

Звать. Умолять. Просить хоть толику тех капель, которые она насчитала, слушая отвратительный звук.

Сколько она здесь? Сколько прошло времени с тех пор, когда главной её заботой была утренняя прическа. Сколько, с тех пор, как она принимала ванну с любимым маслом звездной розы и миндальным молоком…

Грязная.

Грязная в своих мыслях. Грязная ночная рубашка, прилипшая к её телу. Грязные, засаленные белокурые волосы. Грязь. Грязь. Грязь. Повсюду в этой одиночной камере — грязь.

Ещё звуки…

Отвратительные крики. Тошнотворные лязги цепей. Кровь. Откуда она? Почему она не видела ужасных пятен раньше? Когда-то приятный, атласный шёлк стал ненавистен… Ненавистен из-за застывших пятен крови.

Он прикасался к ней?.. Нет. Она бы почувствовала. Почувствовала бы и вспомнила руки, оставляющие после себя следы, которые не смыть.

Для чего она ему? У неё нет ни статуса, ни привилегий перед советом. Зачем новоиспеченному королю бывшая смертная?

Габриэль.

Он поможет. Придет и вытащит её из злачного места, причиняющего ей боль. Боль от недостатка его ласковых рук.

Ей нужны прикосновения Габриэля. Нужно его тело рядом. Нужны белоснежные крылья укрывающие её ото всех.

От него.

Нет, нельзя. Ей нельзя думать о нём. Запустив цепочку мыслей о самом Дьяволе, он услышит. Обязательно услышит и примет это за потребность в нём. Будто она может нуждаться в нём. Будто может понять его мотивы. Будто знает его.

Знала… она знала его раньше. Она видела каким он мог быть. Видела борьбу в темноте его глаз. Она знала его раньше, но никак не сейчас. Виктория должна смириться. Того парня больше нет. Его нет. Значит и спасения от него нет. Нет ни жалости, ни сострадания; нет блеска в вишневых глазах; нет отклика на её мольбы.

Она молилась. Долгое время звала его. Звала с того момента, как её бросили сюда. В камеру. Темницу. С тошнотворным запахом. На цепь. Словно суку, недостойную стоять на ногах перед хозяином.

Она восседает на матрасе с тёмными пятнами и гниющей плесенью, поджав под себя ноги. Цепь, скрепляющая руки, не позволит ей встать, когда он придёт.

Сколько она здесь? Сколько времени прошло с тех пор как её похитили, перед самым важным днём в её жизни?

Она должна была стать тем утром самой счастливой женщиной на свете. Встать, улыбнуться солнцу выступающему из-за плывущих пурпурных облаков, и сделать шаг в новую жизнь.

Но её похитили. Зачем? Она ведь просто хотела надеть своё белоснежное платье, которое Мари шила несколько недель. Хотела надеть комбинацию белых кружев. Хотела сделать высокую прическу. Она даже собрала высокий пучок на ночь, чтобы придать волосам объём. Она хотела сказать «да», стоя перед священным алтарем. Хотела поцеловать своего мужчину. Хотела чтобы их союз закрепили на небесах. Хотела почувствовать его руки в своих волосах, поздно вечером, после банкета. Почувствовать, как бы он вытащил шпильки из её волос. Они бы падали на пол, образуя небольшую кучку металлических заколок. Потом, он бы развернул её к себе спиной, поцеловал бы обнаженные плечи. Его пальцы задели бы шнуровку корсета. Он бы справился за несколько минут. Несколько безумно долгих, мучительных минут. Она бы предстала перед ним в комплекте белья купленном на земле. Невероятно лёгкий шёлк её лифа не скрыл бы от Габриэля напряженных, набухших сосков. Тонкие трусики, не скрыли бы влаги, которую вызвали его пальцы, скользящие по её телу. Она бы приняла его холодные прикосновения. Приняла и наслаждалась бы каждой минутой проведённой с ним. Привыкла бы к аристократичной сдержанности. К умению держать при себе эмоции.

Она хочет пить. Она не помнит, когда последний раз что-то ела. Булькающий звук раздражает. Она не должна раздражаться. Она ангел. Она контролирует свои эмоции. Контролирует рвущиеся крики из её горла. Ей хочется кричать. Кричать до тех пор, пока не придет хоть кто-то.

Она сходит с ума.

Ей нужны прикосновения. Она хочет отключить свой разум. Хочет забыться и коснуться себя крыльями. Не помогает. Она слаба. У неё нет сил, чтобы накрыть себя двумя золотистыми одеялами за её спиной…

— Что тебе нужно от меня?

Первый вопрос, который она осмеливается задать за последние дни. Она молчала. Долго молчала, но больше не может. Ей нужны ответы. Она выгрызет их. Ей нужно знать, как выбраться отсюда. Почему за ней никто не идёт? Почему она торчит здесь? Грязная, жалкая, потная.

Недостойная. Бывшая смертная. Непризнанная.

Ей не нужно открывать глаза, чтобы почувствовать.

Почувствовать его.

Его темнота преследовала её несколько лет. Словно шлейфом тянулась за ней по пятам. Будто он навсегда запечатал в ней часть себя. Ту часть, которую никто больше не видит. Была ли она таковой для него? Той в ком он похоронил самую светлую из своих чёрных частиц? Чтобы она сказала, зная, что была кем-то для него? Он ведь был…

Был кем-то большим, чем садист. Кем-то большим, чем любовник. Чем демон. Дьявол. Сатана. Он был её болью. Болью её потери. Болью её воспоминаний.

Она заперла его. Заперла глубоко в себе часть его тьмы. Она никогда не признаётся, как трепетно гладит их по ночам. Как трогает тонкими пальцами его следы, которые так и не удалось стереть с её тела. Она не признается. Никогда.

— Открой рот.

Вздох. Он рядом. Божеблять. Прямо перед ней. Сел на корточки и смотрит на её грязь. Смотрит и видит как раздуваются её ноздри, ловя свежий запах хвои и алкоголя. Ей тоже хочется выпить. Выпить и запечатать алкоголем свои эмоции. Скрыться ото всех. От него. От Люцифера в первую очередь. Он не должен видеть её уродство. Её искалеченных эмоций. Её желание сдаться…

Она подчиняется. Не открывая глаз, исполняет его волю, как когда-то давно. Знает, что не стоит ему верить. Но, булькающий звук… она всего лишь хочет пить. Потом все остальное. Ей нужны силы.

Капли холодной воды текут в горло вместе со слезой, скатившийся с уголка её глаза. Драгоценный стихийный элемент.

Виктория мысленно себя проклинает — за слабость. Глотает воду и чувствует злорадство демона. Он побеждает. Всегда побеждает.

— Ты истощена, но умудряешься тратить последние капли жидкости в организме на ебучие слёзы? Где твоя расчетливость, Непризнанная?

Ей хотелось посмотреть на него. Просто открыть глаза и увидеть монстра перед собой. Напомнить себе — почему… Почему она сбежала от него. Да, она именно сбежала. Оставила записку и попросила своего друга, нынче жениха, скрыть её. Он не мог найти. И не искал вовсе. Она бы почувствовала. Почувствовала что-то кроме шлейфа его тьмы, живущей в ней, которая когда-то служила ей маяком.

Виктория не может остановиться. Пьёт и пьёт. Чувствует ледяные капли, падающие на подол её ночной рубашки. Шёлк. Теперь уже ненавистный ей шёлк — слишком грязный. Слишком прилипчивый к её не менее грязному телу. Вода разбавляет засохшие пятна крови, придавая ей омерзительный запах. Её нос морщится, что не скрывается от внимания Сатаны.

Он убирает фужер с бесконечным пополнением пойла. Он смотрит, прожигает её лицо. Всматривается в грязные следы оставленные его псами. Не жалеет, не сожалеет. Просто смотрит.

— Я не разрешал закрывать.

Она вздрагивает. Её крылья слабо трепещут, посылая вибрацию в позвоночник, когда…

Он прикасается к ней.

Ему нельзя к ней прикасаться. Обжигающее до одури пальцы смыкаются на её подбородке. Большим, мозолистым пальцем мужчина проводит по её нижней губе. Они с трещинами, с запекшийся кровью в уголках, искусанные за время пребывания здесь. Виктория резко поворачивает голову в право, вырываясь из его хватки.