– Пожалуйста, – слезно молит она, не убирая протянутой руки. Я облизываю и закусываю губу. Часто дышу. Хорошо. Ладно. Я решительно разрываю на его груди рубаху.

– Ты мать? Это поможет. Так будет легче. Ты привела его в этот мир, ты и вернешь. Мои глаза станут другими, но не бойся, продолжай смотреть, не отводи взгляда. Отвернешься и потеряешь сына. – я говорю это, проводя по его смятой грудной клетке пальцами, ища место надлома. – Поняла? – Она кивает и с готовностью отзывается. Я укладываю ее ладонь на разбитые ребра, свою размещаю сверху, а вторую прижимаю ко лбу мальчика. Поднимаю голову и, поймав ее взгляд, тут же погружаюсь, ухожу в глубину. Вокруг становится темно. Я слышу испуганный вздох и знаю – это из-за того, что мои глаза сейчас цвета жидкого огня, а из раны на руке сочится черная кровь. Потому что в темноте все становится черным.

Я ищу душу мальчика в этом мраке. За его пределами не существует ничего, не станет и меня, если уйти дальше. Я нащупываю нить от матери, осторожно тяну за нее. Резко надавливаю на лоб и грудь мальчика, убираю руки вместе с его вдохом. Взгляд не сразу фокусируется, но, когда я поднимаю веки, женщина счастливо обнимает вернувшегося сына, целуя его щеки и измазанный в черной крови лоб.

Хорошо.

Грудь медленно начинает сжимать. Вот и расплата. Я торопливо поднимаюсь на ноги, делаю шаг и почти падаю. Кто-то поддерживает меня.

– Что с тобой? – произносит Туман. Грудь сжимается как от мощного удара, и я, вздрогнув, перестаю дышать от боли. Внутри трещат кости.

– Нужно уйти, – сдавленно хриплю я, чувствуя нарастающий запах Смерти. Мне удается сделать еще два-три неуверенных шага, прежде чем кровь поднимается в горло, и кашель скручивает меня, заставляя упасть на землю.

– Что с тобой?!

Я плюю черной кровью на собственную раненную ладонь, и Смерть забирает меня, резко бросая в темноту. Боль становится нестерпимой. Мне кажется, я кричу, но звука нет. Нет ничего, кроме темноты вокруг. Я чувствую, как мне ломают ребра, потом разрывают грудную клетку и расплющивают сердце. А спустя мгновение я снова цела, но в тот же миг острые когти вспарывают мой живот, раздирая его полностью. Ломают каждую кость, калечат каждый орган, отрывают руки и ноги, выжигают кожу и саму кровь. Но каждый раз я возвращаюсь цельной, чтобы снова пройти через это. Порой Смерть отпускает меня, и в эти секунды я мечусь, ища выход из мрака, но это еще один способ меня ранить. Иногда среди темноты появляется яркий свет, и эта боль так же невыносима, как и другая. Внезапно в тишине появляется голос:

– Как тебе помочь? – Прохладная ладонь гладит там, где раньше было мое лицо. – Где болит?

– Свет, – стараюсь прошептать я, хотя не уверена, что могу говорить без губ, однако луч, жгущий глаза, пропадает, и я делаю ровно один вдох, прежде чем меня снова начинают разрывать когтями. Спустя тысячу мгновений агонии я слышу гадкий смех Смерти, чувствую запах гниения, и страшный мрак заканчивается, уступая место уютной темноте, в которой я забываюсь, чтобы проснуться ранним утром от рассветного солнца.

Разум чувствует тело абсолютно измученным, несмотря на то что никаких ран на мне нет.

Открыв глаза, вижу все ту же комнату в доме Вербы и Рутила, только на этот раз на мне есть одежда. Частично я лежу спиной на кровати, частично – на чьей-то груди, и этот человек держит меня за запястья перекрестив их. Я делаю попытку пошевелиться, но не получается, потому что кто-то тут же с силой прижимает мои руки, не позволяя даже вдохнуть.

– Эй… Я бы хотела встать.

Сильные пальцы моментально отпускают, и мне даже помогают сесть. Я знаю, что у меня нет никаких новых синяков или травм, но кажется наоборот. На мне будто нет кожи, и так будет до тех пор, пока я не забуду, что было в небытие. Разум помнит все, что творила Смерть с телом.

– Как ты?

– Демоны… Почему ты не оставишь меня в покое, хаас? – Раздражение звучит неубедительно, хотя бы потому что прямо сейчас я больше озабочена собой, чем им. Туман хмыкает и поднимается с постели, стараясь меня не задеть, за что ему большое спасибо.

– Ты металась, могла ранить себя, – оправдывая свое присутствие, говорит он, подходя к окну, чтобы отодвинуть занавеску. Я не отрицаю, могла, спасаясь от ниад Смерти в небытие. Прикрыв глаза от яркого света и отвернувшись, я взываю к Забвению и предлагаю ему все ночи с Птахой на поляне с земными звездами, взамен требуя, чтобы воспоминания о небытие стерлись.

– Мало, – шепчет Забвение, и я отдаю часть дней, когда мы с Птахой ходили на рыбалку. Это было каждым летом, но я согласна забыть только одно. Птаха купалась в реке и пыталась ловить рыбешек пастью, я плавала рядом или лежала на берегу. Теплые и радостные часы.

Забвение принимает жертву.

– Что с тобой было? – спрашивает Туман, но я уже не помню, что происходило в небытие. Только смутные образы, которые тоже исчезнут через пару дней. Останется только знание о том, что я была там.

– Когда вмешиваешься в планы Смерти, она требует расплаты. Долго я была без сознания?

– Девять дней, сегодня десятый.

Вздохнув, я сползаю с кровати, уже чувствуя себя лучше. Обманутый разум перестает считать тело израненным. Туман не мешает мне выйти, но я и сама останавливаюсь, открыв двери, потому что в большой комнате сидят два незнакомых хааса. Они моментально поднимаются на ноги, стоит им заметить меня, и тоже замирают.

– Что ж ты цепи на меня не надел? – через плечо бросаю Туману и, не дожидаясь ответа, прохожу мимо охранных псов в комнату, где смогу умыться. Без раздумий снимаю одежду и, открыв кран на полную, залезаю в бадью. Холодная вода помогает окончательно избавиться от слабости, и я принимаюсь думать.

Еще десяток дней безвозвратно потерян и, судя по конвою в большой комнате, теперь меня никуда не отпустят. Значит, придется воспользоваться планом с горным хребтом и озером. Я смотрю на руку, с которой смываются следы черной крови, и осторожно снимаю повязку. Внутри раны появился гной и темные отмирающие ткани. Очень плохо, и к озеру нужно добраться как можно скорее, сразу, как только получится вырваться из-под надзора.

Продрогнув в холодной воде, я вылезаю из бадьи и растираю тело одной рукой. Расплетаю мокрые волосы, отжав, снова собираю в узелок. У двери меня поджидает один из новых сторожей, сопровождает до комнаты, где все еще сидит на постели Туман.

– Что с тобой было? – снова спрашивает он.

– Не знаю, – я пожимаю плечами и, развернувшись, направляюсь к выходу из дома. Туман следует за мной, а дернувшиеся было псы усаживаются на стулья.

– Ты кашляла кровью, тебя будто выворачивало наизнанку, ты пыталась разодрать себе горло и еще кучу всего. И ты не знаешь?

– Ага, – я распахиваю дверь и выскакиваю на крыльцо. Свежий воздух выветрит из головы еще живые ощущения усталости и боли.

У ступеней стоят корзинки с едой и цветы. Разве что свечей не хватает для создания алтаря.

– К чему эти подношения? – догадываясь, как все это нервирует Вербу, я осторожно обхожу ближайший букет и выхожу на солнце. Лошади моей не видно. Опять придется красть машину.

– Твоя помощь неоценима, мы благодарны за это. – Туман останавливается рядом. – Ты сотворила чудо. Как?

– В благодарность не входит моя свобода? – В отличие от паломничества, такое я бы оценила больше.

– Это решает вождь.

– А пока меня стреножат, как племенную кобылу?

– Никто не будет больше связывать или пытать тебя, – обещает Туман, но мне не становится легче, вероятно потому, что это ложь. – Вождь просил сообщить, когда ты очнешься. Он согласен приехать сюда, если ты не сможешь отправиться к нему.

– Скажи мне, хаас…

– Туман, – поправляет он. – Хаас – имя моего Бога.

– Ты уже знаешь, что меня ждет? – Я готова услышать любое решение. Хотя бы потому, что принимаю последствия своего поступка, и если до этого могла винить всех остальных, включая Вербу, то теперь это сугубо моя ответственность. Я смотрю на Тумана, понимая, что мне отнюдь не показалось, и у него действительно почти черные глаза, а он, естественно, молчит в ответ. Что он вообще может сказать? Мало кто умеет лгать, глядя в лицо.