Смелых не нашлось. Багров, напевая что-то под нос, отошёл к окну, демонстративно отвернулся и, уставившись в абсолютно чёрное стекло, принялся там что-то усердно высматривать. Матюгин сделал последнюю долгую затяжку и, выпустив струю дыма в сторону мичмана, бросил бычок в забитый до краёв, наполненный жижей писсуар. Послышался быстрый «пшик». Матюгин криво зевнул, передёрнулся и с самым независимым видом направился к выходу.

– Э нет. Иди сюда! – крепко схватив за локоть, Арнольд Кузьмич резко подтянул его к себе. – Так, из-под какого ты хвоста, говоришь, выпал?

– … ???

– Сколько, спрашиваю, отслужил, боец?

Опешивший Матюгин потянул было руку, пытаясь освободиться, но Арнольд Кузьмич сдавил локоть сильнее.

– Два года… – просипел Матюгин, морщась от боли. – Отпусти… те, больно же!

– А я двадцать лет! Тебя, боец, мама с папой ещё даже делать не начинали, когда я в свою первую автономку пошёл… Матросом... И служили мы тогда срочную не три года, как вы сейчас, а четыре! Ты ещё под стол ходил и пЫсал через калошу, а я уже таких, как ты, умников Родину любить учил! Так что кто у нас тут «годок»?

Арнольд Кузьмич сильнее сдавил локоть и ещё ближе подтянул Матюгина к себе.

– Полчаса на уборку даю! А будешь вы@бываться – швабру вот эту о голову сломаю, – тихо и зловеще проговорил мичман, дыша Матюгину прямо в лицо.

– Ты понял, боец?

– Вы, товарищ мичман, не имеете права мне указывать… – сипло заговорил Матюгин, морщась от боли и не оставляя попыток вырваться. – Я не вашей команды, не вашей БЧ, а то, что вы больше меня отслужили, так это не имеет никакого значения... Сейчас всё по другому. Идите вон, своими маслопупами командуйте. А я вам не…

Матюгин не успел закончить мысль. Неожиданно Арнольд Кузьмич оттолкнул его от себя. Рассекая со свистом воздух, швабра мелькнула, сделала дугу и с сухим треском разломилась о голову говорившего. Вторая половина её звонко запрыгала по кафельному полу и отлетела под ноги Багрову. Оторвавшись от сосредоточенного созерцания черноты в окне, тот обернулся и с опаской глянул на товарища мичмана.

– Я, Матюгин, не хочу тебя бить… непедагогично это, – поигрывая в руке половинкой швабры, Арнольд Кузьмич, улыбаясь, смотрел на растерянного, опасливо втянувшего голову в плечи Матюгина. Бережно ощупывая темечко, он то и дело подносил к глазам ладонь, высматривая, есть ли кровь.

– Не заставляй меня, боец, делать тебе плохо, – глаза мичмана лучились самой нежной и ласковой добротой, а в голосе слышалась почти отеческая забота. – А то ведь я сейчас и этот огрызок о твою башку сломаю… А может быть, ты хочешь по Уставу? – Взгляд мичмана сделался ещё добрее. – Хочешь, я сейчас старпома разбужу? Он поднимет команду, и мы устроим всенародное шоу: старшина второй статьи Матюгин, невзъ@бенный «годок», собственноручно гальюн драит! Я почему-то уверен, что после этого ты будешь пидорасить гальюны по три раза в день… до самого дембеля. Хочешь, устрою?

Матюгин, хотя и был слегка не в себе, в нём ещё бурлило негодование, и униженная гордость давала о себе знать, сообразив, что сейчас можно нарваться на ещё больший позор, отрицательно замотал головой.

– Ну вот и славненько… – просиял Арнольд Кузьмич.

Он взял Матюгина за локоть и бережно подвёл его к ближайшему писсуару:

– Ну что, боец, начинай… Сам… Пока никто не видит.

Матюгин в нерешительности затоптался.

– Что? Боишься ручки запачкать? Забыл, как это делается? – поймал Арнольд Кузьмич его брезгливый взгляд. – Смотри… За науку денег не беру! – и, отодвинув Матюгина, сунул руку по самый локоть в резко пахнущую аммиаком жижу. Через мгновение, разжав кулак, он бросил под ноги горсть набухших окурков.

Матюгин остолбенел, отвесил челюсть и выпучил глаза. Он даже не сообразил вовремя отстраниться, когда, едва стряхнув с пальцев янтарные капли, мичман по-отечески похлопал его по плечу.

– Дальше – сам. И дневального своего научи...

Закончив импровизированный мастер-класс, Арнольд Кузьмич проследовал в умывальник, откуда сразу же донёсся шум с силой ударяющей в раковину воды.

Старый мичман был доволен собой. Ещё одно доброе дело занесено в актив: два оторвавшихся от реальности, но в общем-то неплохих бойца были бережно опущены с небес на землю и спасены от грандиозного позора. На этом Арнольд Кузьмич решил успокоиться и добрые дела на сегодня прекратить. Сладко позёвывая в предвкушении заслуженного отдыха, он отправился спать. По пути заглянул в кубрик, где незадолго до этого оставил своего матроса. Ваня спал, мерно посапывая, уткнувшись в подушку, и не обратил на мичмана никакого внимания.

Но не суждено сегодня было выспаться ни ему, ни Арнольду Кузьмичу, ни Матюгину, ни вообще никому... В полтретьего ночи по гарнизону объявили тревогу. Весь личный состав был поднят с коек и, пугая топотом ног мирно спящих по своим хижинам аборигенов, бегом отправился на подводную лодку. Началось экстренное приготовление всех кораблей соединения к бою и походу. По готовности корабли отошли от пирсов и проследовали в точки рассредоточения. Никто не знал, что случилось. По отсекам поползли слухи, что началась война и получено распоряжение снять блокировки с ядерного боезапаса. Так как в этом случае поход может быть только в один конец, кое-кто принялся писать посмертные записки потомкам и упаковывать их в бутылки. Спать никому уже не хотелось.

Под утро, наигравшись в войнушку, проверив боеготовность и бдительность личного состава, командование успокоилось и дало отбой тревоги. Корабли пришвартовалась, экипажи вернулись в койки. До подъёма оставался ещё целый час.

В шесть утра наступил новый день, и практически сразу матрос Денисов пожалел, что дожил до него. Утром его глаза вновь были будто заклеены суперклеем «Момент», а в мозги его, похоже, выдавили аж целый тюбик. Ненавистная команда «подъём!», прозвучавшая где-то далеко и глухо, как сквозь вату, вызвала в душе смутное беспокойство. В голове не было ни одной мысли, но беспокойство ширилось и постепенно трансформировалось в панику. Пробудившееся правое полушарие, отвечающее, как известно, за логику, вовремя подсказало Ване, что если он сейчас не встанет, то его снова уронят с койки, и вряд ли на этот раз падение со второго яруса окажется столь же удачным. Левое полушарие ничего не подсказало, оно зевнуло и повернулось на другой бок.

Глава 43 Утренние круги ада, или О чём среди ночи может поведать пьяный сантехник

Делать нечего, надо было вставать. Собрав остатки силы воли, Ваня откинул простыню и сел на краю кровати, свесив худые ноги. Его знобило и мутило, видимо, вчера хватил-таки тепловой удар. Открыть глаза получилось лишь с помощью пальцев. В образовавшуюся щель Ваня смог разглядеть несколько соседних коек с копошащимися на них телами да на нижнем ярусе, прямо под ним, сладко спящего старшего матроса Павликова. Пользуясь правом «годка», Павликов не спешил вставать и досыпал положенные ему по сроку службы лишние десять минут после подъёма. «Карась» Денисов такого права ещё не имел, поэтому принялся суетливо спускаться вниз. Как ни старался Ваня сделать это максимально осторожно, не свалиться и не потревожить чуткий сон соседа снизу, но это ему не удалось. Конечности плохо слушались, половина мозга так и не включилась, в результате чего нога соскользнула, и Ваня наступил Павликову на голову.

Следующие пять минут матрос Денисов был занят получением по морде. Освободившись, облизывая разбитую губу и поплёвывая кровью, Ваня побежал на зарядку. После третьего круга по стадиону у него закололо в боку, после пятого он почувствовал, что умирает. Ускоряющий пендаль спас ему жизнь, и Ваня с разгона пробежал лишних три круга. Потом были подтягивание на перекладине, отжимание в упоре лёжа и выполнение комплекса вольных упражнений. Подкатывала тошнота, темнело в глазах – смерть так и не наступала. Но не всё было плохо: в это утро ему не пришлось убираться в гальюне!