Его эффектное появление вырвало нас из пучины сомнений и печали, в которую мы постепенно погружались, но также и весьма удивило. Фабио принес кучу контейнеров всевозможных форм и размеров, полных самой разной еды: выглядело так, будто он рискнул опустошить свой ресторан «Margarita del 8» – своего рода островок департамента Антьокия на трассе к северу от Боготы. На столах красовалось около ста пятидесяти порций бандеха пайса[15] – этого хватало не только нам, но заодно и всем солдатам, полицейским и спецагентам, охраняющим нас. Фабио явно размахнулся в стиле департамента Антьокия, и, если честно, мы были этому безумно рады.
Однако пиршество из бобов, колбасок, свиных шкварок, яиц и жареного мяса и фарша было единственной хорошей новостью, принесенной Очоа. Под конец своего визита, около пяти часов вечера, он сказал нам спокойным, но более чем серьезным голосом, что слышал, как Фидель Кастаньо, лидер Лос Пепес, говорил о намерении все равно убить меня, сестру и мать.
– Кастаньо считает, что Пабло Эскобар был настоящим воином, но совершил огромную ошибку: создал семью. Вот почему у Кастаньо никого нет: ничто не может сделать ему больно, – добавил дон Фабио Очоа.
Информация, которой он с нами поделился, звучала как смертный приговор: мы все знали, какой властью обладал Кастаньо – глава группировки, выследившей и уничтожившей моего отца.
С того дня и до тех пор, пока мы не покинули Колумбию, мы общались с Фабио Очоа гораздо больше, чем при жизни отца. Рестрепо постоянно посылал нам еду из ресторана, а моя сестра Мануэла часто навещала его и каталась на его лучших лошадях.
Как только мы узнали, что Кастаньо по-прежнему стремится нас убить, мы решили сыграть отчаянную игру: от имени мамы мы отправили ему письмо, в котором умоляли пощадить ее детей и подчеркивали, что лично она никогда не участвовала в войне и готова примириться с врагами своего покойного мужа.
Мать была настроена довольно оптимистично, помня, что долгое время она и Фидель разделяли интерес к искусству. Больше того, когда-то Кастаньо был близким другом отца, и они даже небезуспешно проворачивали совместные дела в торговле кокаином. Кастаньо часто ездил в Европу, особенно в Париж, посещал музеи и выставки, приобретал новые работы для своей коллекции произведений искусства. По слухам, там же, в Париже, он обзавелся роскошной квартирой, в которой хранил большую часть своего собрания.
Как-то раз мать показала ему свою коллекцию картин и скульптур, наполнявшую оба этажа медельинского пентхауса: в доме не было ни одной голой стены. Один известный галерист говорил матери, что ее собрание произведений искусства было на тот момент богатейшим и самым изысканным в Латинской Америке; она очень этим гордилась.
Фидель Кастаньо тоже весьма впечатлился работами, приобретенными матерью: в ее коллекцию входили произведения таких талантов, как Фернандо Ботеро, Эдгар Негрет, Дарио Моралес, Энрике Грау, Франсиско Антонио Кано, Алехандро Обрегона, Дебор Аранго, Клаудио Браво, Освальдо Гуаясамин, Сальвадора Дали, Игорь Миторай и Огюст Роден, а наряду с ними – древние артефакты со всех сторон света, в частности – китайские вазы и изделия из золота и глины доколумбовой эпохи. В свою очередь, несколько недель спустя Кастаньо пригласил родителей на ужин в свой огромный особняк Монтекасино – настоящую крепость, окруженную высокими стенами. Именно там позже зародились Лос Пепес. Именно там создавались планы величайших преступлений этой группировки.
Вечер в Монтекасино вышел напряженным: отец не привык к показной элегантности, которую демонстрировали как официанты, так и сам хозяин дома. Фидель вышел приветствовать гостей в смокинге и пригласил за стол, сервированный серебряными тарелками и пятью вилками к каждой. Когда пришло время есть, чтобы не выставить себя дураком, отец даже был вынужден шепотом спросить у матери, как пользоваться щипцами для клешней краба.
После ужина Фидель показал им дом и предложил продегустировать коллекцию французских вин, сообщив им как бы невзначай, что приказал подготовить турецкую паровую баню и горячую ванну с пеной:
– Было бы неплохо расслабиться, Пабло.
Отец изо всех сил пытался скрыть раздражение. Приглашение в турецкую баню он отклонил, несколько неубедительно сославшись на то, что у него назначена встреча.
Мне всегда казалось, что Фиделю Кастаньо нравилась моя мать и что отец так разозлился именно из-за этого. Мне казалось, что он ревновал до такой степени, что запретил Кастаньо навещать мою мать в Медельине.
Умеренно оптимистичный настрой, в котором мы пребывали после того, как отправили Кастаньо письмо, превратился в настоящее облегчение, когда мы получили его ответ из трех абзацев, в которых Фидель сообщал, что не держит на нас зла, и более того, приказал Лос Пепес вернуть несколько украденных у нас произведений искусства, включая ценную картину Сальвадора Дали «Рок-н-ролл».
Угрозы от Кастаньо теперь можно было не опасаться, однако это было только самое начало долгого пути. Нам еще предстояло столкнуться с самыми могущественными и опасными мафиози и военными лидерами страны, и эти люди выказывали куда меньше понимания.
Шли дни, и нас в резиденции «Такендама» стали навещать жены и девушки важнейших заместителей моего отца, сдавшихся властям после побега из тюрьмы Ла-Катедраль. Среди них были Отониэль Гонсалес, известный как Отто, Карлос Марио Уркихо, известный как Серьга, и Луис Карлос Агилар, известный как Грязь.
Эти женщины, приезжавшие иногда на несколько дней, передавали сообщения от глав картелей, противостоявших отцу, с требованием денег в качестве компенсации за войну. В мафиозной среде хорошо знали, что отец был щедр со своими людьми и платил им баснословные суммы за работу – похищения людей, убийства, покушения. И его люди действительно старались выполнить поручения как можно лучше.
Одна из наших тогдашних посетительниц – Анхела, девушка Попая, – попросила нас посетить наркоторговца Ивана Урдинолу в тюрьме Ла-Модело в Боготе: он хотел передать нам сообщение от главаря картеля Кали. Имя Урдинолы было нам знакомо – как-то отец показал нам письма, в которых Урдинола выражал солидарность с отцом и уверял его, что не связан с картелем Кали.
Просьба показалась нам странной, и еще более странным – то, что ее передали через девушку Попая. Однако мы еще не знали, что начинается один из самых трудных периодов нашей жизни, еще более опасных, чем худшие из дней, когда мы вместе с отцом были в бегах, а его враги дышали нам в спину. Мы собирались совершить невообразимое: попытаться примириться со многими наркокартелями. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать, и мне было очень страшно столкнуться с той гранью реальности, которой я не мог избежать, как бы ни хотел. В конце концов, я был сыном Пабло Эскобара, и когда он умер, его враги закономерно обратили свои взоры на меня.
Мы с матерью не сразу смогли решить, ехать ли к Урдиноле. С разрешения Генеральной прокуратуры, защищавшей нас и выдававшей пропуска, мы пока что начали посещать людей отца в тюрьмах Ла-Модело и Ла-Пикота. Несмотря на то, что у каждого из нас были телохранители, мы старались ездить в тюрьмы по отдельности, чтобы не оказаться слишком заманчивой мишенью для тех, кто решил бы напасть. Наша цель состояла в том, чтобы обсудить со всеми людьми отца возможность заключения мира с другими картелями.
Убедить их отказаться от вражды было нетрудно: ни у кого из них уже не осталось былой военной мощи, и возвращение к войне стало бы самоубийством. Еще яснее об их мнении говорило то, что многие после рейда на тюрьму Ла-Катедраль, даже не посоветовавшись с отцом, сдались в руки вершителям порядка, потому что безумно устали от бесконечного насилия.
В один из тех дней я отправился в тюрьму Ла-Пикота, где находились Серьга, Тити́ и Грязь. Там же я впервые издалека увидел Леонидаса Варгаса, легендарного мафиозо, чья территория находилась в департаменте Какета, недалеко от границы с Эквадором. Очень быстро ко мне подошел один из людей отца и передал, что у Варгаса есть для меня сообщение: отец был должен ему миллион долларов, и теперь он требовал этот долг. Поначалу это вызвало у меня немалые сомнения, однако несколько заключенных поручились, что отец и «дон Лео» были довольно-таки близки. Один из них даже добавил:
