– Что ты наделал? – только и спросил он полным обреченности голосом. – Что ты наделал?! – повторил по слогам.

– Добавлял яд в мясо, – ответила Мара вместо него. – Умерло не меньше десятка животных. А еще скончалась миссис Коупленд с Уордингтон-стрит, отравлена тем же ядом, что и ее бедный питомец. Полиция может подумать, что вы причастны и к этому преступлению!

Она не знала, действительно ли полиция может такое подумать, но припугнуть бедолагу было не лишним.

И тот испугался: два ярко-красных пятна выступили у него на щеках.

– Я ничего такого не знаю, – пролепетал он с ужасом в глазах. – Я только хотел заставить их прочувствовать, что значит родного ребеночка потерять. Животное – ведь не человек, человека я б никогда... Никогда бы не тронул человека! Как же так... Почему она умерла?

– Где вы брали тот яд? – поинтересовалась у разносчика Мара.

– Купил крыс потравить в амбаре, да только и думал о том, что Мэри моя умерла. Что больше не увижу ее... Что кабы нашлись бы деньги для правильного лечения, она бы... А тут эта работа, и все эти разжиревшие, в золоте шавки – что-то во мне и щелкнуло.

Мара, что уж душой кривить, хорошо его понимала: он потерял ребенка и обезумел от горя, подмеченная несправедливость жгла каленым железом.

– Как же тогда миссис Коупленд? – спросила она. – Вы не имеете к этому отношения?

– Нет же, конечно же, нет, – вскинулся несчастный мужчина. И застонал: – Что же со мной теперь будет?

Оба – старик и мужчина – глядели с тревогой и видимым беспокойством. Мара подумала, что выдавать их не станет... Пусть полицейские сами их вычисляют, коли сумеют, не ее это дело.

– Я про вас не скажу, – мотнула она головой, – но и вы бросьте животных травить. Они в вашем горе не виноваты, вы и сами о том говорите! – И заключила: – Надеюсь, убийцу миссис Коупленд вскоре найдут и про вас благополучно забудут. Просто не делайте глупостей!

– Боже мой! – только и сумел выдохнуть мужчина. Лицо его исказилось от облегчения, оплыло восковою свечой... И Мара развернулась, чтобы уйти.

Только он вдруг воскликнул:

– Постойте! Когда, говорите, умерла эта женщина, миссис Коупленд?

– Вчера в районе обеда.

– Вчера, – мужчина задумался, как бы припоминая. – Вчера рано утром я видел богатого джентльмена на Уордингтон-стрит. Еще удивился, что он вышел так рано... Обычно богатые раньше полудня не появляются. А этот спешил, вроде как торопился куда-то...

– Сможете его описать?

– Это вряд ли, видел его только издалека. Но волосы на висках у него поседели!

Джеку едва ли спалось прошлой ночью: непроходящие, тревожные мысли мучили его даже во сне.

Аманда.

Скорый отъезд.

Смерть миссис Коупленд и отравленные питомцы.

А еще неудавшаяся мечта о полицейской карьере.

Надо бы с инспектором Ридли попрощаться, нехорошо уехать вот так, ничего не сказав, но как это сделать, Джек тоже не мог и представить.

Ридли поверил в него, выпросил это место...

И вот.

У дверей участка остановился кэб, из него появился молодой человек с тростью в руках. Окинув здание заинтересованным взглядом, он неторопливо проследовал внутрь – Джек следом за ним, он как раз шел на работу.

– Мне сказали, здесь я найду инспектора Харпера для разговора по делу миссис Эмилии Коупленд, – произнес посетитель, замерев между стойкой регистраций и дверью. – Меня зовут Френсис Лайонс. С кем я могу поговорить?

В дверях кабинета появился инспектор Харпер, высокий, жилистый, он занял почти весь проход.

– Инспектор Харпер, – представился он. – О чем пойдет речь, любезный?

Его наигранное добродушие мистер Лайонс принял за чистую монету: пристукнул прогулочной тростью по полу и произнес:

– О смерти моей милой Эмилии, инспектор. Кто мог совершить это ужасное, во всех смыслах бессмысленнейшее преступление?

Инспектор осклабился:

– Возможно, сейчас и узнаем. – И он рукой пригласил посетителя в свой кабинет.

– Итак, кем вы приходились умершей, мистер Лайонс? – вопросил инспектор, не в силах скрыть самодовольной улыбки.

Ему казалось дело раскрытым, оставалось лишь уточнить факты.

– Сердечным другом, – отозвался молодой человек.

– То бишь любовником?

– Это слишком грубое слово для обозначения наших с Эмилией чувств. Мы были больше, чем просто любовники, инспектор: нас связывало чувство намного более крепкое, нежели просто физическое влечение, если вы понимаете.

Харпер покачал головой.

– Признаться, не понимаю, – произнес он, то ли провоцируя собеседника, то ли действительно этого не понимая.

И Лайонс вскочил со стула:

– Это было настоящее чувство, инспектор! – воскликнул он с пафосом, далеко не наигранным, и снова упал на сидение стула. – Мы любили друг друга с тем особенным чувством, испытать которое редко кому удается.

Теперь он сник и сидел, низко опустив голову, словно вспышка негодования растратила весь заряд бодрости в его тощем, щегольски одетом теле.

– И разница в возрасте никак этому не мешала? – осведомился инспектор. – Миссис Коупленд пусть и была женщиной особенного очарования, однако давно отсчитала четвертый десяток, и для такого, простите, юного джентльмена, как вы... Кстати, сколько вам лет, уточните для протокола?

– Мне двадцать три. – Молодой человек потемнел лицом от негодования. – И возраст, чтобы вы знали, инспектор, любви не помеха. А уж оглашать возраст женщины – мовитон, как он есть. Вы не смеете делать то, не страшась прослыть хамом и грубияном!

Инспектора его отповедь тронула, разве что, вскользь: он был человеком той редкой породы, что, почитая себя лучше других, на дерзости, высказанные в свой адрес, не обижаются. Просто не допускают, что те могут по-настоящему их касаться...

Вот и сейчас он лишь улыбнулся.

– То есть, я правильно понимаю, желать смерти убитой женщине у вас не было явных причин? – осведомился он у собеседника и выложил на стол коробку шоколадных конфет.

– Ни явных, как вы изволите выражаться, ни тем более скрытых причин. Повторяю, я любил эту женщину, а она любила меня!

– И этих конфет вы ей не дарили? – Харпер постучал по коробке указательным пальцем.

– Не дарил, – подтвердил молодой человек. – Конфеты – так пошло, когда речь идет об истинных чувствах. Я отдал ей сердце! Неужто конфеты равноценны тому?

Харпер потер подбородок: такие слова ему редко приходилось услышать. Мальчишка казался по-настоящему искренним, пусть он ему и не верил.

– Значит, конфет вы возлюбленной не дарили, – повторил он как бы в раздумье, – и новой любовницы, более юной да побогаче, себе не нашли. Иначе оно всяко бывает: вы захотели уйти, миссис Коупленд вас не пускала, возможно, шантажировала чем, – он выжидающе поглядел на собеседника, вдруг выдаст себя хоть чем-то, – и вы решили освободиться...

– Ваши предположения оскорбительны, инспектор!

Лайонс снова вскочил со стула, грохнул тростью по полу.

– Не знаю, откуда вы набрались такого, инспектор, возможно, все дело в Дэвиде... Это он вам такого наговорил? Очернил меня, как только возможно. Никогда не любил меня, что уж скрывать!

Харпер глянул на лист перед глазами.

– Дэвид – это сын миссис Коупленд? – осведомился для полной уверенности.

– Именно он. Спесивый малый... К тому же, – произнес Лайонс так, словно это только сейчас пришло ему в голову, – художник. А вы знали, что в пигмент берлинской лазури входит толика яда, цианистого кали? Как знать, вдруг это он отравил свою мать, устав от ее извечных придирок?

И молодой человек с вызовом поглядел на инспектора.

Аманда прибыла на Уордингтон-стрит сразу после обеда, решила принести соболезнования, заодно попытаться что-нибудь разузнать, и все то на правах старой дружбы с Дэвидом Коуплендом. Их матери когда-то дружили, и дети частенько встречались в Гайд-парке за ловлей бабочек и игрою в мяч.