Выслушав полный рассказ о свекрови, Анфиса схватилась за голову.

– Так она что, прикидывалась, что ли?!

– Да тише ты, – Игорь наклонил голову и добавил, – проверка, понимаешь?

– Делать тебе нечего, чушь всякую придумывать, – вполголоса сказал Федя, присаживаясь на лавку. – Ты видел, какая она лежала? Бледная, серая. Да и врач сказал…

– А ты-то сам с врачом разговаривал? – Игоря разбирало на смех.

– Нет.

– А надо было. Я же помню, как бабка с кровати вставала, когда дома никого не было. Она думала, что одна, а я на печке прятался, – продолжил брат, еле сдерживаясь, чтобы не заржать.

– Что-то я такого не припомню, – смутился Федя, – врёшь и не краснеешь.

– Угу, я мамке рассказал, а она тоже не поверила. А вот батька сам видел.

– Что видел?

– Как бабуля у окна сидит. Идёт домой с работы, а она в окно уставилась и семечки грызёт.

– И что он матери ничего не сказал?

– А зачем? Мать за бабкой присматривает, его не трогает. Придёт пьяный и на боковую.

– Ну и стерва, – выдала Анфиса, осмыслив свекровины козни.

– Ну ты, это… – Игорю стало неприятно. – Мать, всё-таки…

Укоризненно посмотрев на Игоря, Анфиса попросила мужа провести с матерью серьёзную беседу, чтобы впредь никаких детских шалостей, проверок и прочей ерунды, иначе она разведётся, заберёт дочь и уйдёт из дома.

– Не занимайся хернёй, – Фёдор терпеть не мог, когда ему ставят условия. – Да и не верю я в эти сказки. Не могла мать прикинуться больной. Вот не могла, не верю.

Фёдор прошёлся по кухне, о чём-то раздумывая, а после встал рядом с женой. На его лице читалось недоумение.

– Игорь, ты ж бабку с детства терпеть не мог. Вот это я точно помню. Ссорился с ней каждый день.

– Здрасьти-приехали, – шлёпнув своё колено, Игорь встал. – Это она мне мозги колупала, а не я. С батькой сравнивала, намекала, что я не от него.

– Даже если и так, ты всю жизнь будешь её ненавидеть? Кстати, мать о ней ничего плохого не говорит, а ты вспомнил тут, видите ли. Тьфу, противно!

Из троих братьев Федя считался самым рассудительным. Ну, это Нина так считала. Покладистый, сговорчивый, всё делает по уму. Чуть что не так в женском коллективе -Федя сразу ставит всех на место: жену и дочь. А так как внучку Нина в обиду не даёт, то нагоняй, получается, отхватывает только Анфиса. На мать кричать нельзя, дочь под прикрытием – остаётся жена. А раз уж все клинья сошлись на ней – значит, мама полностью права: из Анфисы никудышная хозяйка и никакущая жена и мать.

– Заболела одним днём и сразу на ноги вскочила, – прошептала обиженная Анфиса, уставившись на столешницу. – И язык ворочаться начал, и ноги заходили.

– А что? – Федька будто с пеленой на глазах. – Я по телевизору столько всякого насмотрелся, что и не захочешь – поверишь. Организм, как оказывается, – загадка природы. Люди взглядом предметы двигают, а ты о болезни судачишь.

– Верь больше, – отмахнулась жена. – Я пробовала, что-то ничего не получается.

– Пф-ф, – спрыснул Федя, – что ты там пробовала? Там – наука! – поднял указательный палец в потолок. – А ты кто? Деревня и есть.

– Да пошёл ты, – Анфиса подняла ремень с пола и удалилась в комнату.

– Может, ты и прав, – слова брата погрузили Игоря в раздумья. – Я давно задумываюсь, откуда люди на земле появились?

– Известно, от обезьян произошли, – Федя напомнил об источнике из школьной программы.

– Странно как-то, сейчас же они не превращаются. Сидят себе в джунглях, по веткам прыгают.

– Условия не те, – с сожалением вздохнул Федя, – раньше всё по-другому было. Люди больше трудились, осваивали новые технологии, а сейчас что? Бабы бельё на речку таскали, а сейчас у них доски специальные есть, а у кого-то и центрифуга – руки ломать не надо. Зимой и летом в лаптях ходили, здоровее были, а теперь? Туфли им подавай, а осенью – ботиночки. Ладно хоть зимой в валенках топают. Денег не напасёшься.

– Когда-то и денег не платили, – выдохнул Игорь, погрузившись в прошлое.

– Так чай будет или нет? – о, мать голос подала.

Федя включил конфорку, выставил на стол чашку с сахаром, проверил, есть ли свежая заварка.

– Сейчас! – ответил матери, перекладывая рафинад в любимую чашку Нины.

– Ладно, я спать пойду, а ты это, – почесав затылок, Игорь посмотрел на брата исподлобья и выдавил застенчивую улыбку. – Наташку не обижай. Себя вспомни в её возрасте. Сегодня побаловалась, а завтра голова болеть будет – вся охота пробовать пропадёт.

– Иди уже. Спокойной ночи, – уткнувшись в одну точку, Фёдор вспоминал себя в подростковом возрасте.

Ну, было дело, выпил впервые не в шестнадцать, как сказал при всех, а в тринадцать. Рвало дальше, чем видел. От батьки получил по ушам, а Игорь, брательник, заступился. М-да, всё-таки Игорь – отличный брат, за Федю стоял горой, а вот с младшим отношения с самого детства не складывались. Стёпка вырос баловным, хотя мать больше Игоря любила. Да и сейчас, если так посмотреть, чаще об Игоре вспоминает, волнуется за него, мол, как он там со своей мегерой поживает? Жёнка его матери сразу не глянулась: крикливая, задиристая, больно уж не уважает мужа, может при всех за столом гаркнуть на него, хотя Игорь не обращает внимание, продолжает шутить, клоун цирковой.

На плите вскипел чайник. Федя налил кипяток в чашку, разбавил крепкой заваркой, размешал сахар чайной ложкой.

– Мам, – стукнул два раза в дверь. – Я тебе чай принёс.

– Заноси, – сиплым голосом ответила мать.

Открыв дверь, Федя увидел спящую дочь и рядом сидящую маму.

– Садись, сынок, – Нина показала рукой на кровать. – Поговорить с тобой хочу.

Поставив чашку на комод, стоящий у кровати, Федя сел у материных ног. В комнате стоял жуткий перегар. Наташа посапывала и стонала во сне, зарывшись лицом в подушку.

– Наташку обижать не дам, – устало прошептала Нина, поглаживая внучку по спине. – А вот с Анфиской надо бы разобраться.

– А что такое?

– А то. Покуда я тут болела, – провела второй рукой по одеялу, – она шибко ухаживать не желала. А если я насовсем слягу, тогда что? Ты-то мужик, это всё ясно, тебе доступ к лежачей женщине закрыт, а она? Брезговала… Её не волнует, что я твоя мать, понимаешь? У самой матери не имеется, а на чужую плевать. Думай, сынок, думай. Я уже пятнадцать лет за ней наблюдаю, больно любви к тебе не ощущаю. Помнишь её первого, а? Вот те крест, – перекрестилась три раза, – о нём все думки. Я, как опытная женщина, вижу это с первого взгляда. Анфиске твоей Борька по душе, а на что она за тебя вышла – понять не могу. Думай, сыночка. На то тебе голова и дадена, чтобы думать.

Фёдор слушал мать, опустив голову. Неприятно, когда такие слова говорят о жене, но, если так подумать, Анфиса уже не та, на которой он женился. Эта какая-то нервная, озлобленная, смотрит исподлобья, а та молодушка была яркая, весёлая, улыбчивая. Возможно, с возрастом женщины и меняются, но почему жена Юрки Попова какой была, такой и осталась: задорной, шутки шутит да смеётся всё время? Стоит только столкнуться с ней на улице – сразу душа в пляс просится. Взглянешь на её белоснежную улыбку, и в груди песни поют. В глазах огонёк, голос – закачаешься. А как она двигается! Каждый шаг, что лебедь белая – плавно переступает, будто не по земле идёт, а парит.

– Мам, всё-то ты верно говоришь, – Федя выдохнул после долгой паузы. – Вот только, – повернул голову на мать, – девка у нас.

– И что? – Нина не видела преград. – Наташенька с нами останется, а эта… пусть идёт, куда хочет, – сказала, как отрезала.

Ну, дела-а… Взбаламутила мамаша мужика, ударила в самый центр, прониклась своей болтовнёй в сердце и заставила заволноваться.

– Спасибо, я подумаю, – бросив короткий взгляд на спящую дочь, Федя поднялся и вышел из комнаты.

Спать бы надо ложиться, но у Федьки закралась даже не доля, а девяносто девять процентов глубокого сомнения. Мать говорит, что все пятнадцать лет замечает за Анфиской какую-то отдалённость от семьи. Борьку вспомнила. Так он уехал из деревни и вроде как в городе живёт. Или в селе? Да Бог его знает, не попадался на глаза, и ладно.