Девушка сейчас же ощетинилась. В словах сэра Алекса было больше правды, чем ей хотелось признать, и это лишь усилило ее злость.
Однако, помня о своей роли и о притворной враждебности к матери, она проговорила:
– Моя мать – мятежница, предавшая своего короля. Она бросила меня, когда мне было двенадцать. Не важно, что она сказала бы или подумала. – Джоан смерила рыцаря жестким взглядом. – Вы не говорили мне, что знакомы с ней. Возможно, тому есть причина? Очевидно, вам не хотелось напоминать людям, что не так давно вы сражались на стороне врага?
Лицо рыцаря залила краска – стрела Джоан попала в цель. Кем он был? Изменником, что переметнулся на вражескую сторону, предав собратьев и своего короля. Ему ли читать ей нравоучения о недостойном поведении и неподобающей одежде?
Неужто этот самодовольный лицемер и моралист – тот любезный галантный рыцарь, что отнес ее в спальню месяц назад? Пожалуй, ей следовало поблагодарить его за то, что он избавил ее от иллюзий.
– Вы неверно судите обо мне, – сухо произнес он.
– Как удобно, – язвительно отозвалась Джоан. – Не припомню, чтобы я спрашивала у вас совета как мне себя вести. И почему бы мне не высказать мнение о вашем «поведении»? Интересно, что бы сказала моя мать о том, что вы перешли во вражеский лагерь? По мне, так пусть лучше меня считают шлюхой, чем предательницей.
Лицо Сетона исказилось и потемнело так, что она едва не пожалела о своих словах. Внезапная перемена казалась просто… пугающей. Джоан не думала, что блистательный рыцарь может выглядеть так устрашающе. Теперь его нетрудно было вообразить грозной тенью в черненом шлеме.
Запоздало спохватившись, она хотела отступить на шаг, но Сетон удержал ее за локоть. Она никогда не испытывала подобной беспомощности в руках мужчины. Его пальцы сомкнулись словно стальной капкан, она кожей чувствовала каждую фалангу.
Святая Мария, ну и сила! И эти руки…
Джоан задрожала.
Она почти забыла, что стоит посреди главной улицы перед входом в лавку, и вспомнила, лишь когда Сетон затащил ее за угол. Очевидно, тот понял, что они привлекают внимание.
– Я не предатель, – грубо бросил он. – У меня были свои причины.
Джоан в этом не сомневалась, свои причины были и у нее. Не обращая внимания на бешеный стук сердца, она с вызовом подняла брови.
– А я не шлюха.
Казалось, ее слова привели Сетона в замешательство. Он нахмурился.
– Я никогда вас так не называл.
– Разве? – Свободной рукой она распахнула накидку. – Но взгляните на мое платье.
Он опустил глаза, и все вдруг изменилось. Полыхавшая в воздухе ярость сменилась чем-то иным. Жарким, темным, как грозовая туча, и еще более опасным.
Джоан остро ощущала тяжесть его взгляда, словно горячая ладонь легла ей на грудь. Ее обдало жаром, соски отвердели под этим пристальным взором.
Сэр Алекс стиснул зубы.
В животе у Джоан что-то сжалось… там, внизу.
На шее у рыцаря забилась синяя жилка, вокруг рта обозначились крошечные морщинки.
Он страстно желал ее, но, похоже, против собственной воли, и это неожиданно ранило Джоан. Боль была так сильна, что Джоан почувствовала вдруг неведомую прежде злобу. И нестерпимое желание заставить его пожалеть о своих словах. Взять назад каждое из них.
Если он хотел считать ее шлюхой, так тому и быть. Он ничем не отличался от остальных. Люди никогда не оправдывают надежд. Чего еще она ожидала?
Джоан наклонилась и прижалась к нему всем телом:
– А что вы скажете теперь, сэр Алекс? – Она игриво взглянула на него. – Хотя, уверена, благородные рыцари вроде вас слишком праведны, чтобы тискаться по углам.
Стоило Джоан прильнуть к нему, и на Алекса обрушилась буря чувств, прежде незнакомых. Было нестерпимой мукой сдерживать себя, видя так близко ее божественные груди, жадно пожирая глазами восхитительные полные округлости и прелестную ложбинку в дразняще глубоком вырезе платья.
Боже милостивый, ее платье открывало больше, чем скрывало, лиф так плотно облегал грудь, что казалось, натянутая до предела ткань вот-вот не выдержит и лопнет. Ему стоило лишь протянуть руку, скользнуть пальцем по вырезу корсажа, и он увидел бы розовый сосок. Какого же они цвета? Нежно розовые или сочные, темно-красные, как ее губы, похожие на спелые ягоды?
Смотреть было мучительно, но когда она прижалась к нему грудью, то была пытка, да такая, какой он прежде не знал. Алекс изнемогал от желания коснуться ее грудей, ощутить в ладонях их тяжесть, провести пальцем по шелковистой коже, найти соски и прильнуть к ним губами, языком. Одна мысль об этом сводила его с ума. Тело его будто окаменело.
А ее манящие глаза, полные соблазна. Они завораживали, внушали мысли о наслаждениях. О жарких объятиях на смятых простынях, о потных обнаженных телах, о грехе и страсти, о вожделении.
Эта женщина была воплощением соблазна и плотских желаний, ожившей дьявольской фантазией. Ценой неимоверных усилий Алекс сдержался, не схватил ее в объятия, не прижался губами к нежному алому рту. Он знал, на вкус ее губы божественны, а кожа источает дивный аромат. Будто теплый мед и весенние цветы…
Страсть, клокотавшая в нем, привела его в ярость. Черт возьми, он понимал, что делает Джоан. Дразнит его, пытается соблазнить. Поддаваться было нельзя. Но проклятое тело не желало слушать доводы рассудка, напряженные мышцы сводило болью.
Может, она и играла с ним, но ее уловка удалась. Дьявол, Алекс готов был принять приглашение и преподать ей урок. Пусть узнает, что значит дразнить прутиком голодного льва, или, говоря иными словами, прижиматься к нему едва прикрытой грудью, о которой он мечтал столько ночей.
Алекс обхватил ее за талию и теснее прижал к себе, чувство было столь острым, что у него вырвался глухой стон. Казалось, Джоан тает в его объятиях. Она тихо вскрикнула, и он готов был заглушить этот возглас поцелуем, как вдруг опомнился и отшатнулся.
Господи, да что с ним творится? Проучить женщину? Нет, это не в его характере. Почему же он вел себя как дикарь? Женщин следовало защищать, оберегать, обращаться с ними почтительно и учтиво.
Он выпустил Джоан так внезапно, что та едва устояла на ногах. На лице ее отражалась растерянность, чему Алекс не находил объяснения. Она поморгала, словно от яркого света, глядя на него затуманенными глазами.
Несомненно, она ожидала, что Алекс ее поцелует, и явно удивилась, когда он этого не сделал.
Но, возможно, здесь скрывалось что-то еще? Кажется, она хотела, чтобы Алекс ее поцеловал? Быть может, ее игра заключала в себе не только забаву, как ему подумалось?
Он взъерошил ладонью волосы и приказал себе не думать об этом. Эта девушка совершенно его запутала. При мысли о том, что едва не совершил нечто бесчестное, а возможно даже непростительное, его обожгло стыдом.
Как это вообще могло случиться, черт побери?! Он лишь хотел поговорить с ней. Но когда Джоан выскользнула за ворота замка, вместо того чтобы вернуться в башню, ему стало любопытно, куда она направилась и (что уж тут скрывать) кто ее спутник.
Он пришел в ярость, попросту рассвирепел, и повел себя чертовски глупо.
Проклятье, он хотел только защитить ее, предостеречь, но все его добрые намерения разлетелись прахом. Положение требовало тонкой дипломатии, а Алекс пошел напролом, круша все вокруг, будто безумец с кувалдой. Прежде заставить его потерять самообладание удавалось одному только Бойду.
Алекс перевел дыхание, пытаясь укротить чувства, что еще бурлили в его крови.
– Я не хотел… – Он осекся, потом заговорил снова: – Боюсь, я должен перед вами извиниться.
Под ее настороженным взглядом он почувствовал мучительный стыд. Нет, черт возьми, это было совсем на него не похоже. Он не препирался с молодыми женщинами, не срывался, не теснил их к стене, не пытался ими овладеть.
Впрочем, настороженность не смягчила язвительности Джоан.
– Извиниться за что? – спросила она. – За то, что вы преследовали меня? За то, что задержали меня на улице? За то, что читали мне нравоучения, указывали, как нужно себя вести, хоть это вовсе вас не касается? За ваше лицемерие и самодовольство? Или за то, что вы сами едва не совершили того, в чем так гневно меня упрекали?
