Владимир Новиков

СИНЯВСКИЙ И ТЕРЦ

Дожили! У Абрама Терца в Москве выходит собрание сочинений. А причем тут Андрей Синявский?

Не так-то просто ответить на этот, казалось бы, элементарный вопрос. Вообще-то каждому человеку полагается иметь одно имя, которое значится в его паспорте, а если оно становится широко известным, то попадает в энциклопедии. Бывает, что писатель пользуется псевдонимом, но в большинстве случаев это не мешает здравому смыслу и житейской ясности - либо настоящее имя остается главным, а псевдоним указывается в скобках: П. Мельников (Андрей Печерский), либо псевдоним вытесняет "паспортное" имя: Федор Сологуб, Анна Ахматова, либо два имени соединяются в целое: Бестужев-Марлинский, Салтыков-Щедрин...

Случай с Синявским и Терцем не вмещается ни в одну из перечисленных моделей. Откроем, к примеру, "Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года", составленный Вольфгангом Казаком и вышедший в 1988 году. На одной из страниц подряд по алфавиту две отсылки:

Синявский, Андрей - " Терц, Абрам

Сирин, Владимир - " Набоков, Владимир

С Набоковым понятно: писал некоторое время под псевдонимом Сирин, потом вернулся к настоящему имени, и словарь совершенно справедливо отсылает нас от несуществующего Сирина к реальному Набокову. А в случае с Синявским и Терцем все выходит вроде бы наоборот: от реального лица - к выдуманной маске. Кто же, простите, родился в Москве 8 октября 1925 года?

8 октября 1925 года в Москве родился все-таки Андрей Донатович Синявский, которому суждено было разработать новый, непривычный тип писателя, изобрести весьма нестандартную модель творческого поведения и тем самым создать трудности для авторов энциклопедий, внести сумятицу в общественно-литературное сознание и подтолкнуть читателей к поискам самостоя-тельного взгляда на жизнь и на искусство.

В 1945 году Синявский служил радиомехаником на военном аэродроме, после демобилизации учился на филологическом факультете Московского университета. В 1952 году защитил кандидат-скую диссертацию, затем стал научным сотрудником Института мировой литературы. Преподавал в университете, в школе-студии МХАТа. Профессиональная карьера Синявского-литературоведа складывалась весьма успешно: у него наметился широкий круг интересов, не было недостатка в гипотезах и идеях Хотя возможности свободного высказывания в советской печати были тогда сильно стеснены, Синявский в своих работах сумел сформулировать многие заветные мысли. Борьба новых и старых стилей в искусстве занимала его не меньше, чем политическая проблематика, а может быть, даже больше. И эстетические симпатии Синявского оказались на стороне новаторов и первооткрывателей. Об этом свидетельствуют и статьи в "Новом мире", и книга о Пикассо (1960), написанная в соавторстве с И. Голомштоком, и книга "Поэзия первых лет революции. 1917-1920" (1964), написанная в соавторстве с А. Меньшутиным.

Однако Синявскому захотелось не только исследовать литературу, но и творить ее. Вот почему в середине пятидесятых годов родился Абрам Терц. Это было не "раздвоение личности", как потом утверждали обвинители Синявского, а удвоение духовного мира. С ним произошло примерно то же, что случилось в середине двадцатых годов с Юрием Тыняновым - писателем и ученым, уроки которого ощутимы и в научной, и в творческой деятельности Синявскою. Иным людям Бог дает сразу два таланта - писательский и исследовательский, другим ни одного, потому до сих пор находятся завистники, приписывающие Синявскому-Терцу "двоемыслие" и "двоедушие" (имена их не заслуживают упоминания, но подобные суждения можно прочесть в журнале "Вопросы литературы", 1990, № 10, где помещены материалы дискуссии о "Прогулках с Пушкиным").

Антиномия "Синявский - Терц" (здесь нужно поставить не соединяющий дефис, а разделитель-ное тире) включает в себя сразу несколько страстных столкновений. Это вечная "нераздельность и неслиянность" жизни и искусства, интуитивного творчества и рассудочной рефлексии, "подглядыва-ния" художника за самим собой. Это еще и постоянная дружба-вражда автора и персонажа, сплав самовыражения и перевоплощения, синтез субъективного "Я" и объективного "ОН". Потому-то в сознании Синявского Абрам Терц сложился даже как зрительный образ: "Он гораздо моложе меня. Высок. Худ. Усики, кепочка. Ходит руки в брюки, качающейся походкой. В любой момент готов полоснуть не ножичком, а резким словцом, перевернутым общим местом, сравнением... Случай с Терцем сложнее, чем просто история псевдонима... Терц - мой овеществленный стиль, так выглядел бы его носитель".

А взял это имя Синявский из блатного одесского фольклора, из песни, где упоминается "Абрашка Терц, карманник всем известный". То есть по своему мифологическому происхождению Абрам Терц, во-первых, преступник, во-вторых, еврей. Преступник не в банально-уголовном, а в философском смысле: человек, который преступил, переступил установленные границы. Создатель Терца заранее вызывал огонь на себя, накликал беду, предчувствовал и предсказывал предстоящий ему неправедный суд, грядущую клевету, которая протянется опять-таки до нашего времени, когда современные "литературоведы в штатском" инкриминируют автору "Прогулок с Пушкиным" "блатной", "лагерный" взгляд на русского национального гения.

И еврейство Терца - такой же знак неприкаянности, изгойства, мучительной отдельности от толпы. Тут уместно привести строки Марины Цветаевой:

В сем христианнейшем из миров

Поэты - жиды.

Не раз случалось, что русские писатели еврейского происхождения брали славянские псевдонимы - не важно, для того ли, чтобы ослабить преследования (в советской печати существовал лимит на авторов-евреев), либо для того, чтобы обозначить свою духовную "русскость", свою глубокую связь с русской литературной традицией. Но чтобы русский по крови литератор взял себе еврейский псевдоним - такого до Синявского не было. Псевдоним оказался обоюдоострым, и писателя кололи обоими остриями. Во время судебного процесса его демагогически обвинили в разжигании антисемитизма: дескать, из-за этого Абрама Терца евреев еще сильнее будут ненавидеть. А в совсем недавнее время окололитературные шовинисты стали называть писателя по сталинско-ждановской модели "Синявский (Терц)", как бы намекая, что еврей Терц укрылся под относительно русской фамилией Синявский. Что ж, это все не случайно: писатель сам себе готовил Голгофу, сам себя делал мишенью для людской злобы, победить которую можно только принеся себя в жертву.