– Да. – Он сам удивлялся себе.

Казалось, что один только вид новой госпожи будет бесить до зубовного скрежета, а оказалось совсем наоборот: присутствие этой смуглой куколки как будто бы успокаивало и даже прочищало мозги. Мысли делались упорядоченными, четкими и быстрыми.

«Теперь меня никто не узнает, потому что король все-таки выглядел иначе», – решил Итан.

Следовательно, торопиться ему совершенно некуда и незачем.

– Я… останусь, – твердо сказал он. – Правда, я не очень хороший плотник. Но дома у меня нет, и меня никто не ждет. Так что я готов отработать ваши усилия, госпожа де Триоль, по части возвращения меня к жизни. А потом, когда я сочту нужным, то уйду. И вы не будете меня задерживать.

– Я оплачу тебе работу, – спокойно и с достоинством ответила Вельмина. – Теперь, правда, я небогата… Но будем надеяться на то, что у наместника Ариньи все же есть совесть.

Итан молча смотрел на нее, а она, снова неверно расценив его молчание, вдруг порывисто поднялась со стула и, сдернув с пальца тот самый стальной перстень, вложила его Итану в руку. Он медленно стиснул кулак, сжимая свой ключ к свободе, и только и спросил:

– Почему? Я ведь… могу быть опасен.

– Я привыкла доверять людям, которые живут в моем доме, – слабо улыбнулась женщина. – Надеюсь, у нас и так не возникнет никаких разногласий, которые бы требовали применения этого…

И она брезгливо поморщилась, но тут же снова улыбнулась.

– Ты говоришь совсем не так, как говорил бы нищий. Откуда ты? И почему… почему на тебе два герба, Селистии и Аривьена? Кто тебя заклеймил?

– Я не знаю, откуда они, – флегматично солгал Итан.

Он освоил это искусство, прожив всю сознательную жизнь с Лессией. Тут самым важным было говорить спокойно и задумчиво, и Лессия почти всегда верила. К тому же, солгал он наполовину: если герб Селистии был подарочком от королевы, то насчет появления другого герба он не знал ничего. Этот знак, отливающий темным малахитом, был с ним всегда, сколько он себя помнил. Хороший повод отправиться в Аривьен.

Вельмина пожала плечами.

– Если ты не хочешь говорить, то я не настаиваю. Может быть, потом расскажешь… А как ты получил свои раны?

– Пожар, – коротко ответил Итан. И, кажется, такой ответ Вельмину вполне удовлетворил.

– Ты чувствуешь свое тело? – с улыбкой спросила она.

Итан пошевелился и, к собственной радости, ощутил и руки, и ноги. Нельзя сказать, что он был полон сил, но это куда лучше, чем лежать бревном.

– Да. – Он тоже невольно улыбнулся. Просто невозможно хмуриться, когда жизнь внезапно стала налаживаться.

Вельмина кивнула – скорее, даже не ему, а каким-то своим мыслям – и поднялась со стула.

– Ну вот, значит, я наконец могу пойти лечь спать. Вот одежда, – указала на аккуратную стопку на втором стуле. – Солветр отведет тебя помыться. Эта спальня пока твоя. Прислуга завтракает в восемь.

С этими словами она вышла из комнаты, оставив Итана в одиночестве и некотором недоумении. Почему не стала допытываться о происхождении гербов под его кожей? Знает куда больше, чем хочет показать? Но… если бы Вельмина действительно знала, откуда взялся Итан, вряд ли так спокойно отдала бы ему перстень, скорее уже позвала бы стражу. Неужели в самом деле доверяет? Невозможно. Такого просто не бывает.

Оставшись один, он сперва сел на кровати и осмотрелся. Это была гостевая спальня: кровать, рядом – деревянная тумбочка. Дальше – высокое окно, завешенное белыми полупрозрачными занавесками, такими тоненькими, что они напоминали крылья бабочки-капустницы. Высокий платяной шкаф у противоположной стены, рядом – бюро. И два стула, на одном из них сидела Вельмина де Триоль, а на другом была сложена одежда. На краю бюро стояла лампа, вроде бы масляная, но светила она куда ярче, и пламя было слишком светлым, бледно-золотым. Вероятно, вместо масла туда залили какой-нибудь алхимический состав, от которого и света больше, и дыма меньше.

Он обмотал бедра простыней, которой до этого был укрыт, и подошел к окну. За стенами дома стояла глубокая ночь, но пара окон из особняка напротив слабо светилась, и потому стало понятно, что гостевая спальня выходит на фасад дома, и расположена она на первом этаже, и между самим домом и узорчатой оградой шагов десять или чуть больше.

Итан вздохнул и покрутил в пальцах тяжелый стальной перстень. Потом посмотрел на клеймо, которое ему выжгли на плече: благодаря лечению, ожоги почти мгновенно зарубцевались, но, к сожалению, никуда не делись. Получилась печать хитрой формы, как будто состоящая из маленьких червячков-шрамиков, такую легко не сведешь… При этом вид собственного изуродованного плеча совсем и не расстраивал. В самом деле, это такая мелочь по сравнению с тем, что вытворял он сам по приказу королевы.

Как странно: Итан то и дело ловил себя на том, что, несмотря на свое положение, ему нравится здесь. Просто стоять и глядеть в окно. Вдыхать теплый воздух с легкой ноткой сандала. Касаться пальцами шершавой простыни, которой обернул бедра… Именно в этом доме, когда в комнате хорошо освещен только один угол, а за окнами – темень. И ему хорошо и спокойно, и даже начинает казаться, что все самые жуткие беды остались позади и вскоре он сможет забыть то, кем был все эти годы. Он совершенно не понимал, в чем тут секрет – тихая комната ли очаровала, или так потрясло его то, что госпожа де Триоль сама всучила ему рабское кольцо, совершенно не думая о последствиях. Или, наоборот, хорошенько о них подумав? Она ведь… такая хрупкая, такая миниатюрная. Ему ничего не стоило свернуть ей шею. А она, совершенно не зная о том, кто теперь живет в ее доме, не боялась. Настолько глупа? Или настолько порядочная и всех судит по себе?

На эти вопросы ответов не было. Но у него еще будет время все выяснить…

Итан вздрогнул, когда снова скрипнула дверь. Через порог шагнул немолодой мужчина, седой, с залысинами и густыми бакенбардами. Итан и этого человека видел в холле, когда его, так быстро теряющего силы, притащили гвардейцы. А еще… он ведь не выдержал и расплакался. Вспоминать об этом было стыдно, но тогда, когда понял, что происходит, как будто что-то надломилось в груди, и было так больно, что… впрочем, неважно. Теперь Итан спокойно смотрел на дворецкого, а тот в ответ подозрительно сверлил его острым взглядом из-под нахмуренных кустистых бровей.

– Ты,  – наконец сказал дворецкий.  – Госпожа приказала отвести тебя в ванную, чтоб ты с себя грязь смыл. Бери одежду, отведу.

Итан подумал, что дворецкий, судя по голосу, не сердится. Однако побаивается. Эх, знал бы ты, кого привели хозяйке в дом… Итан поправил простыню, потом взял стопку одежды и повернулся к дворецкому. Тот сказал:

– Меня зовут Солветр. А у тебя имя-то есть? А то госпожа ничего не сказала.

– Итан, – представился он и тут же пожалел о том, что представился собственным именем.

Упустил шанс избавиться от части себя, запятнанной королевой: после этой злобной суки даже имя казалось грязным и мерзким.

– Хорошее имя, – внезапно сказал Солветр, – благородное. Сдается мне, ты совсем не бродяга.

– Почему?

– Здоров сильно для нищего попрошайки, – незамедлительно ответил Солветр. – Когда жрать нечего, такие плечищи не отращивают… Ладно, иди за мной, отведу тебя в ванную для прислуги. Вон, одежду тебе господскую госпожа дает, радуйся.

Итан пожал плечами, но почему-то одежду захотелось тут же бросить на пол и не прикасаться к ней. Глупости, конечно. Но память слишком живо подсунула картину: вот он, Кельвин де Триоль, бледный до синевы, губы беззвучно шепчут молитву, а в дрожащей глубине голубых глаз как будто вопрос: мне будет очень больно? Нет, не очень. Итан сделал все так быстро, как смог, чем вызвал неудовольствие старой твари. Ей хотелось, чтобы заговорщики мучились подольше, в назидание остальным.

– Идем, – повторил Солветр. – Экий ты… странный. Смотришь в пустоту. Смотреть надо на вещи и на людей, все остальное – морок.