И вот художник-весна размашисто, неторопливо и талантливо написала свой авто – портрет! Я вышел на улицу: воздух вкуснейший! Небо, очистившееся от свинцовых облаков, такое синее, что напоминает море. По дорогам звонко бегут ручьи. Весело звенит капель. Сосульки – будто алмазы: переливаются всеми цветами радуги! Прилетели грачи, скворцы, трясогузки – и ну соревноваться в исполнении песен: кто свистом, кто щебетанием, кто трелью, кто чириканьем…

Здравствуй, весна!

С сыном Кирилла Юрьевича Лаврова, Сергеем, и его женой Марией Ивановной я знаком давно. При необходимости мы обращаемся друг к другу. Вот так и случилось той весной: несколько дней мы договаривались о встрече, но все как-то не получалось: то я не могу, то ему некогда. После нескольких попыток решили: пусть приедет вместо меня Саша – мой помощник, в любое время, удобное Сергею, и они посмотрят, что надо сделать.

Мы оба порадовались, что нашли такое простое решение, пожелали друг другу здоровья и обязательной встречи после майских праздников.

Уже двадцать лет я возглавляю «Сорок седьмой строительный трест». Про таких говорят: «Столько не живут, сколько он работает». По давней традиции всякий рабочий день начинаю с «производственной базы». Небольшая диспетчерская, где по утрам собираются снабженцы, механики, руководители строек, и те, кто с вечера забыл что-то заказать. Короткий разговор, маленькая информация – и обстановка ясна: я уже знаю, где нужно вмешаться, кому помочь. В тот день на строительстве жилого дома по Турбинной улице случилась неприятность. При разбирательстве открылись и попутные проблемы, которые от меня скрывали. Пришлось повысить голос, убеждая и стыдя начальника участка, поэтому телефонный звонок услышал не сразу. Сообразив, что сигналит именно мой мобильник, еще не отойдя от трудного разговора, рявкнул в трубку:

– Слушаю!

Трубка молчала.

– Слушаю, – уже спокойнее сказал я.

– Михаил Константинович, это Саша.

– Говори, Саша, побыстрее.

– Я позвонил Сергею Кирилловичу…

– Саша, не звонить надо, а ехать к нему!

– Мы договаривались сначала созвониться. Я так и сделал, звоню, а там большая беда.

– Что за беда, Саша? Ты можешь говорить яснее?

– Умер Лавров, Кирилл Юрьевич.

Я сжал трубку, наверняка изменился в лице, потому что ко мне подбежал мой зять Володя:

– Что с тобой? Тебе плохо?

Я молча поднялся и пошел к двери. Мне не хватало воздуха.

Я знаю, вечно не живут, но почему смерть выбрала сегодня именно этого человека? Зачем не подарила ему хотя бы еще одну весну?

Я сжал виски. Кровь прилила к ним, причинив мне боль. Мысли, как тучи на небе, подхваченные ветром, летели, не останавливаясь. Прикрыв глаза, опустил голову, так показалось легче.

Не стало Кирилла Юрьевича Лаврова. Не могу найти себе места. Слабость, ноги не слушаются, как будто получил удар по голове. Все перемешалось: отчаяние, одиночество, вина, беспомощность, невозможность помочь, душевная боль и тоска.

Можно поверить в любое чудо, даже увидев грибы в январском лесу – чего только не бывает! Но осознать уход из жизни Лаврова – невозможно. Двенадцать лет мы знали друг друга. Как же быстро они промчались… С трудом вышел на улицу, порыв ветра с залива сбросил с головы кепку и привел меня в чувство: надо что-то делать! Сейчас в театре уже никого, поеду в офис. В машине вдруг подумал: а если Саша ошибся? Набрал номер Марьи Ивановны, но она лишь подтвердила страшную весть. Вспомнился Маяковский: «И нету чудес, и мечтать о них нечего…».

Еще два дня назад говорил с Кириллом Юрьевичем по телефону. Голос на том конце провода звучал болезненно, слабо, так не похоже на Лаврова… Я произносил какие-то пустые слова, гладкие, как камешки. Так, ни о чем, старался не показать свое волнение и беспокойство. А он уже уходил в вечность…

Вдруг перед глазами возник недавно сыгранный им Понтий Пилат: по облакам, как по снежной дороге, вместе с Иешуа он отбывали от нас в дальнюю даль… Подумалось: «Вот и Кирилл Юрьевич ушел этой дорогой. И уже не вернется… Сколько же я впустую потратил времени, когда он был жив, о многом не успел поговорить, спросить о чем-то важном, главном…

Он притягивал к себе людей, и сила его притяжения была огромной. В далеком 1963 году, в Сибири, увидев Лаврова в роли Башкирцева, я был покорен созданным образом, его волей, упорством, целеустремленностью. А за годы проведенные вместе, наблюдая в обычной, не киношной и не театральной обстановке, читая усталость на лице, я видел его таким же, каким он был в молодости. Он всегда был мудр и несуетлив. Морщины изменили Лаврова, но каждый его узнавал. Фигура всегда была стройна и подтянута, он шагал широко, молодо и жизнерадостно.

Он уникален во всем: в личной жизни, в работе. О его принципиальности ходили легенды. Лавров мог при всесильном Романове в одиночку встать и выступить поперек его директивы, поперек всем голосующим «за мудрое решение партии». И его слушали и соглашались.

В годы «тотальной демократии» он нес огромную ношу – Большой Драматический Театр. Она не согнула Лаврова, до старости его отличала офицерская выправка, глубочайшая серьезность и собранность. Он любил свой театр, и чувство ответственности за него было дополнительным грузом. Работа художественным руководителем – главная в его жизни роль. Мне повезло: несколько лет я был рядом и наблюдал, как Лавров исполняет эту роль. Я узнал его таким, каким не знали ни завсегдатаи театра, ни кинозрители.

Пять лет назад, к моей первой книге «Я родом с Илима», он написал статью «Что значит быть строителем». С подзаголовком «Предисловие друга». Я был потрясен: ведь быть другом Лаврова – это удел немногих, избранных! Значит, я чем-то заслужил ее, ведь настоящая дружба всегда избирательна, свободна и основана на взаимной симпатии…

Как я был благодарен ему за теплые слова! С какой гордостью показывал книжку родным и близким, открывая первую страницу со словами Лаврова: «Я в детстве мечтал стать моряком. Всю жизнь люблю роли, связанные с водной стихией. Но с тех пор, как знаю Зарубина, снимаю шляпу перед строителями».

Нет большей награды для парнишки с Илима, чем такие слова! Правда, когда он говорил их, парнишке было уже под шестьдесят. Странная вещь: разница в годах у нас была в двадцать лет, но я не чувствовал этого. Я много раз убеждался в том, как его всегдашняя готовность внимательно выслушивать всех, кто бы к нему ни обращался, его спокойная и доброжелательная речь, мягкая неторопливость в движениях остужали самых разгоряченных оппонентов. Можно возразить: актер что угодно сыграет! Но я думаю, нет, он брал другим. Игру, даже сверхталантливую, наблюдательный собеседник почувствует моментально. А он всегда искренне хотел со всеми договориться, и у него это получалось. Он не давал мне почувствовать себя младшим и менее опытным, чем он сам. Видимо, он тоже понимал, что я в своей жизни насмотрелся всякого – как в советские времена, так и в теперешние…

«Кто и когда познакомил меня с Михаилом Константиновичем Зарубиным, сейчас и не вспомню» – написал в той статье Кирилл Юрьевич. «Скорее всего, это было время, когда Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова, в котором я служу много лет, формировал благотворительный фонд. Мы распахнули двери перед руководителями различных организаций, любящих искусство сцены, и круг лиц, посвященных в закулисную, невидимую обычному зрителю часть нашей жизни, заметно расшился. Кто-то, как обычно бывает, довольно скоро исчез с нашего горизонта. Другие остались, вошли в число инициативных помощников. И даже больше – стали настоящими друзьями. Михаил Зарубин – строитель, руководитель известного в городе предприятия ЗАО «47 ТРЕСТ» – среди них».

Да, встреча и знакомство с Лавровым были на удивление простыми. Это случилось в начале девяностых… О том времени сейчас говорят уничижительно, но мы и тогда жили, растили детей, учились, ходили в театры, строили дома, верили в будущее. Самое главное – мы работали. И работа помогала нам преодолеть трудное время…