Эту историю я услышал при еще более забавных обстоятельствах. Пини имел обыкновение в часы досуга вызывать меня к себе в качестве придворного шута. Происходило это так: он звонил после обеда и спрашивал, не занят ли я. Я шел, так сказать, на десерт. В ответ «десерт» мычал нечто маловразумительное о том, что он, конечно, занят кипучей исследовательской деятельностью, но для нашего светила науки время завсегда найдется.

— Прекрасно, — резюмировал Пини, — дуй ко мне в кабинет.

В кабинете, с видом римского патриция, Светило принималось блистать незаурядной эрудицией, затевая пространные рассуждения на совершенно непредсказуемые темы: восточноевропейское кино, русская поэзия XIX века, культурное влияние римской империи на какие-то племена, экспедиция обедневшего идальго и разбойника с большой дороги Кортеса к ацтекам… все не упомнишь. Можно сказать, мой профессор развил во мне талант поддерживать разговоры на любые темы, не важно, знаком ли я с их предметом или нет. Впрочем, собеседник ему не требовался, требовался — благодарный слушатель.

Еще Светило обожало делать телефонные звонки в моем присутствии:

— Говорит профессор Пинхас Ван Виссер де Финкельштойценберг с факультета программной инженерии и компьютерной техники Техниона — технологического института Израиля, — выдавал он какой-нибудь несчастной секретарше, кидая на меня победоносный взгляд. После многозначительной паузы объявлялось, что он к тому же лауреат чего-то такого, что я уже не помню, и почетный член еще чего-то, чего именно — я и тогда не разобрал.

Все телефонные разговоры (так и подмывает добавить: сей августейшей особы) неизменно начинались с оглашения полного титула и перечня регалий, будто одной его чванливой фамилии было мало. Я почтительно склонял голову, не находя слов от восхищения. Хотя, вероятно, следовало восторженно визжать. Нахваставшись регалиями, профессор Ван Виссер де Финкельштойценберг с головокружительной высоты своего превосходства втолковывал и без того запуганной женщине на другом конце провода who is who, and who is not²¹.

Так вот, вернемся к обстоятельствам, при которых я узнал, как мой научный руководитель стал пиписькой. Профессор Ван Виссер и так далее сходил на сеанс… (держитесь крепче!) …сеанс гадания по Каббале. Тут я впал в ступор. Сходил, значит, он к гадалке, и та поведала, что его проблемы гнездятся в имени. Потому, мол, что он решил называться не тем именем. Тут, несмотря на ступор, необходимо пояснение о двух именах у ашкеназских евреев: в США, в Канаде, в Австралии и в еще некоторых западных странах при рождении даются два имени — основное, которым, как правило, человек представляется окружающим, и второе, являющееся данью традиции, и которое никто не употребляет.

Оказалось, что мой руководитель при рождении был наречен Цви, то есть горный олень… или козел… не уверен, как точнее перевести. А Пинхас — его второе имя. Однако называться Оленем ему не нравилось, и он еще с детства решил представляться Пинхас.

Не что иное, как отречение от исконного имени, по словам гадалки, и предрешило роковой излом его судьбы. Тектонические плиты его кармы принялись сползать куда-то не туда и все пошло наперекосяк. А потом его еще… сглазили. Я чуть не застонал в голос. Его сглазили, и то ли на него самого, то ли на его имя навели порчу. Происходящее уже выходило за рамки моего понимания. Он так подробно втолковывал мне эту чушь, что я окончательно запутался. Да и перевод — «горный олень»… или «козел» (я так и не определился) — мешал должным образом сосредоточиться и осмыслить его трагедию во всей ее тотальности.

Мой друг Дорон, выслушав красочный пересказ Пининых злоключений, сперва не мог поверить, что профессор ведущего технологического института страны способен поддаваться мистическим суевериям. И забыться до такой степени, чтобы откровенничать с аспирантами о своих антинаучных предрассудках.

Отсмеявшись, Дорон резонно заметил, что вовсе не обязательно ходить к гадалке, чтобы осознать, что именоваться пиписькой — не самая лучшая идея. Ан нет, Пини дожил до пятидесяти с чем-то лет, сделался доктором наук, отвоевал свое место под скупым солнцем институтской экосистемы, но так и не допер, что что-то неладно. И только ворожба вкупе с Каббалой открыли ему глаза. Хотя, казалось бы, довольно лишь толики здравого смысла.

Как бы то ни было, для снятия порчи и исправления кармического перекоса моему научному руководителю было необходимо срочно превратиться из Пини обратно в Цви. И поскорее добиться от окружающих, чтобы его прекратили называть Пиписькой и стали называть Оленем.

Насколько я могу судить, реставрация кармического баланса не увенчалась особым успехом, хотя минуло уже лет десять. Во всяком случае, с тех пор он не стал менее мстителен и злопамятен. Повстречав меня год назад в Технионе, когда я искал научного руководителя для аспирантуры, Пини принялся уламывать вернуться к нему. А узнав, что я выбрал не его, а профессора Басада, накатал длиннющее письмо декану нового факультета. Суть этого эпистолярного опуса сводилась к тому, что я по всем критериям не подхожу на роль аспиранта, и уж тем более — доктора. И даже рассмотрение моей кандидатуры — ужаснейшая ошибка.

Отбросив эмоциональный аспект, налицо внутреннее противоречие. Казалось бы, зачем столь усердно заманивать меня к себе, раз я ни на что не годен? Однако если допустить, что попытки логически трактовать поступки моего бывшего научного руководителя еще не дискредитированы окончательно, остается единственный возможный вывод: если уж кто-то и был способен сделать из меня доктора, то лишь он один — Светило науки — профессор Ван Виссер де Финкельштойценберг.

Так или иначе, выслушав душещипательные каббалистические откровения и ни разу не заржав и даже не захихикав, я пообещал впредь называть его Цви. Но не смог, как ни старался. За именем всплывала вся предыстория, и становилось слишком смешно. Зато Светило от своего так и не отступилось, и все-таки припрягло оленя к полному имени. Но чтобы на фоне титулов и регалий должным образом прочувствовать эту тонкую разницу, необходимо быть истинным ценителем. Вслушайтесь в чарующую мелодию этих звуков:

— Говорит профессор Цви Пинхас Ван Виссер де Финкельштойценберг с факультета программной инженерии и компьютерной техники Техниона — технологического института Израиля, — отныне триумфально возвещало Светило науки в безропотную телефонную трубку.

И лишь затем — лауреат, почетный член и прочая галиматья.²²

Кабаны, тараканы и патриотизм

Район города Хайфа, где я поселился, называется Французский Кармель, хотя живут здесь примерно в равной пропорции русские, арабы и коренные израильтяне. И кабаны. Ну, то есть, как кабаны… это вам не маньчжурский вепрь или уральский секач, размером с небольшой внедорожник. У нас тут и места-то нет для такого роскошества. Мало того, они еще и некошерны. Так что израильский кабан съежился как мог, чтобы глаза не мозолить, а не то бы ему трансфер устроили, депортировали бы наших кабанов, скажем… да хоть в Австралию, пусть там с кенгурами²³ и коалами познакомятся. Вот смеху-то было бы.

Возникала у меня и альтернативная теория, о том, что кабаны соразмерны дубам. По моим представлениям из российского детства, дуб — это нечто здоровенное и высоченное. Из европейских дубов можно производить массивную мебель, а из наших, пожалуй, лучше всего изготавливать зубочистки. Вот и кабаны у нас выдались соответствующих размеров.