Вода в яме дошла до колен. Отец выпрыгнул наружу и жестом позвал меня. Ветер успокоился или ушёл, и дождь теперь не стрелял, а просто бил по одежде. Шли по мокрым камням, мху и лишайнику, что вновь появились под ногами. Из тумана так же вылезли деревья, камни, кусты и дом впереди. Он был уже совсем близко. Дом назывался общим, ведь строили его для всех кто мог пройти мимо. Каждый спящий в нём обязан был следить за домом во время пребывания. Этих правил никто не писал, но все их понимали. Наверное тут бывает не больше десятка людей за весь год. И каждый оставляет что-то своё следующему. Еду, спички или нож, не суть важно. Отец рассказывал что в таких местах люди крайне уважают друг друга. Мусор забирают, а поломки чинят. За домом следят, убирают и поддерживают жизнь. Насколько возможно.

Небольшой дом, частично укутанный землей от холода. Дверь чуть покосилась вниз и с трудом открылась. Внутри было чисто и сухо, стены из грубых досок. По центру стояла толстая, хорошая буржуйка, рядом дрова на растопку. По левую сторону кровать сколоченная из таких же грубых, как и на стенах, досок. Справа от печи было маленькое окошко, рядом стол и за ним раскладушка. Под столом виднелась веревочная ручка люка.

– Открой люк и положи туда еду. Если там уже что-то есть, достань на стол. После, за дровами. Натопим!!!

В люке был топор, огниво, банка консервов без этикетки и старые листья.

– Листья оставь, это от крыс. Топор возьми.

Топор выглядел хорошим. Длинное топорище, узкое лезвие с опущенным вниз носом и красивая гравировка на металлической части. Прочный, сбалансированный и очень удобный в руке. Его наверное делал хороший мастер. Крепко сжав находку, и не отрывая взгляд с надписи, я пошёл на улицу. Дождь немного покрапывал и было сыро. Земля мокрая и весьма измотанная ветром. Перебитая трава лежала на боку, кучки мха кое-где порвало. Рядом была небольшая поленница с крышей. Дров было достаточно для обогрева.

– Ты вот дров взял. Сухие, хорошие. А новых почему не наколол?

– Ну… Я…

– А люди завтра прейдут, как будут печь топить?

– А кто придёт?

– Никто! Быстро иди коли. Уселся.

Полный непонимания и стыда, я пошёл колоть дрова. Как раз к началу нового дождь, я восстановил прежнюю кучу и увеличил её в двое. Сложил аккуратно оставшиеся чурки, отправился обратно, в дом. Внутри уже было тепло. Отец сидел напротив печки-буржуйки и смотрел на огонь через узкую щель. Уго куртка весела рядом, на натянутой верёвке. Я тоже снял свою и повесил рядом. Только после этого, я почувствовал приятный запах смол, дрова уютно трескались в топке. Я сел рядом и задев взглядом огонь, больше не отрывал. Так мы сидели какое-то время без движений. Просто отдыхали и думали о своём. О той злой буре, о пути позади и дороге впереди. Как встретит нас пик. Подарит ли желанный фульгурит.

Через время мы набросали ужин, согрелись хорошо, вкусно поели и сели пить горячий чай на травах с прошлого привала. Я узнал только мяту. Остальные хоть и были не ведомы, но выглядели ароматно. Сам напиток получился очень насыщенным и вкусным. После второй, терпкой и душистой кружки, отец нарушил тишину. Он протянул руку в угол комнаты. Достал из темноты гитару, которую я раньше не видел в полумраке и начал крутить колки. Нежно обняв деревянную , опустил пальцы на струны и заиграв знакомую мелодию, запел:

"В плавнях шорох – и легавая застыла чутко… "

После окончания песни, он опустил гитару обратно во мрак. Дальше, молча показав мне на раскладушку, начал вытаскивать одеяла и спальники. Я достал, разложил недалеко от печи и пошёл за дровами.

Утром было хмуро и холодно. Подмерзло только лицо, ибо в спальнике сохранилось тепло. Поёжившись внутри гнезда, я увидел у печки отца. С кочергой в руках, он уже елозил ей внутри разожжённого костра.

– Едим и выходим. Времени мало осталось.

– Фульгуниты сами себя не соберут. – Спросони, ответил я.

– Фульгуриты. Эр. Не эн, а эр, картавый мой. – Немного смеясь, протянул отец

Не двигаясь с места, он полез в одну из сумок, достал завёрнутые в газетку яйца и начал разворачивать каждое, кладя на сумку. По три штуки. Все отправились в кастрюльку, неведомо откуда-то взятую. Скорее всего лежала тут, оставленная в дар дому. Ещё в спальнике, я смотрел на холодные капли дождя на стекле. Они плавно стекали вниз, а яйца в кастрюльке мерно подскакивали от температуры. Соседями были спокойные картофелины в мундире. Две достаточно больших, чтобы заесть яйца. Но этого всё же не хватало. Отец доставал из очередной сумки небольшие свёртки. Там была соль, зеленый лук, сало и серый хлеб. А я, глядя на это, вспомнил о кофе, который мы ни разу не пили. Эта мысль вытащила меня из кокона. Быстро обувшись, я начал шарить по своему рюкзаку и через время нашёл. Медную, с складной ручкой, турку. Внутри неё, прочный пакет с кофе. Может глупо брать громоздкую турку, но отец разрешил положить себе в рюкзак. Мне просто очень хотелось выпить кофе с отцом, в горах. Хотя, если честно, я не понимал вкуса кофе, но отец любил его.

Через несколько минут трапезы, мы сидели на лавочке из двух пней и пары досок, около входа. Отец пил кофе. Судя по лицу, он был явно доволен: растягивал глотки, разминал губами напиток и тихо вдыхал аромат свежесваренного. Я тоже пил чёрную жидкость, но пока не понимал как можно испытывать столько от кофе. Мы пили вместе, и так же вместе смотрели на поле впереди. Усыпанное росой, мусором бури, редкими камнями и на удивление поднявшимися к небу синими, высокими цветами.

– Спасибо, Сынок. – Счастливым голосом сказал отец.

Дальше мы просто собрали вещи, ополоснули посуду чем смогли, затушили печь и вышли. Дверь закрылась легко и уже не провисала. А вот рюкзак казался в разы тяжелее, чем вечером. Видимо из-за бури я устал. Отцу тоже было потяжелее идти, это замечалось в мелких деталях. Подметить их я не мог, но ощущение тяжести в его походке было очень явным. Впереди последний рывок! К вечеру мы сможем узреть пик. Он высился за деревьями, что мешали обзору. Отец сказал что лучше попасть туда по раньше. И через лес будет быстрее. Мы свернули с полей где играл ветер, в тихие земли леса. Мокрые и темные. Тот мелкий дождь остался в полях вместе с ветром. Серое покрывало туч, сменилось на фрактальную мозаику тёмно-зелёных ветвей великанов, что периодически сбрасывали иголки, как перья, что лежали вокруг одной из полян.

– Что тут было?

– Птица дралась. Но нам нечего беспокоится. Мы больше неё. Не нападёт!

– А это у всех птиц так устроено?

– У здоровых, да. – Ответил отец и оглянулся.

Дальше мы шли по настилу из еловых иголок. Изредка попадались островки мха, небольшие камни и поваленные деревья. В начале их почти не было. Но дальше зайдя в лес, бурелома становилось всё больше. И вскоре, иголок на земле уже не было видно. Они скрывались внизу, за поваленными деревьями и обломанными ветвями. Весь горизонт был усыпан большим количеством поваленных елей. Живых же, растущих деревьев, со временем становилось всё меньше. Так что вскоре, они едва закрывали кронами тяжёлые тучи. Но за время в лесу, стало лишь темнее. Время должно быть близко к полудню, а на улице был вечер. Хоть и не поздний, но пришлось достать фонари. Лезть через эту реку бурелома, в эту темень. Было глупо.

Свет здорово помогал. Идти было в разы удобнее. Но яркий и белесый, он так же служил отличным маяком для мошек. Они слетались на яркое, обнимали его и с удовольствием прижимались. Потом вновь вспархивали ввысь, кружили вокруг светоносного лакомства и вновь с силой врезались в стекло фонаря. Уставшие биться в стекло мошки, находили новую цель. Свет попадал на одежду и лицо. Одна влетев в глаз оказалась тёмным пятном, создав жуткую боль, отчего соскочив с бревна, я соскользнул вниз. Удар, рука, содрал кожу, острое в боку, ещё один удар головой, рука неожиданно останавливается между чем-то твердым, а тело летит дальше. Хруст.

– Ты живой? Ответь. Сын. Ответь, блять.