– Нам по пути? – без комплексов спросила она. В потёртых джинсиках, в синей рубашке навыпуск, с неряшливыми жёлтыми волосиками, скрученными на затылке детской резинкой, цвета фуксия, она походила на оторвилу-школьницу, родителей которой постоянно вызывают в школу за отвратное поведение дочери на уроках и курение «травки» в туалете на переменах.

– Куда тебе? – спросил Храмцов.

Эллу не обидело ни тыканье, ни откровенно неприязненное отношение верзилы. Она протяжно пронукала, приняв раздражение Храмцова за нерешительность, закурила, предоставляя партнёру время, чтобы собраться духом. Если уж эта дама из «программы» решила, что уйдёт сегодня в ночь с новым кавалером, – только внезапный прямой эфир мог её остановить, только тогда она беспрекословно кинется обратно к телецентру на зов обожаемого режиссёра.

Все участники съёмок расселись по личным авто у главного входа и разъехались. Храмцов пошуршал купюрой в пятьдесят рублей в кармане, тягостно решая вопрос доставки новой знакомой к себе «на хату», где кроме парочки вяленой воблы в холодильнике присутствовал только лёд в морозилке. Современные упёртые феминистки сами заворачивают свою судьбу в тугие узлы.

– Айда, телёнок, – решительно сказала Элла, – я на тачке.

– Извини, – промычал Храмцов, стараясь всё-таки не обидеть даму, – сегодня я в отвале. Пойду напьюсь в одиночестве. Тошно на душе.

– Вместе напьёмся, – уже мягче попросила Элла, – тоже дико устала. Секса не обещаю, ужином покормлю. Найдётся и сушничок. Заодно отметим явление авангарда в программе пыльного классика.

– Идёт, – сдался Храмцов, приятно удивлённый откровенностью девушки.

К серо-жёлтым сталинским жилым монстрам на холме Таганки, они добрались к двум ночи. Элла лихо пронеслась по ночным улицам Москвы на «восьмёрке», дребезжащей всеми железными кишками, завернула дикий вираж с набережной в арку двора. Храмцов оторвал ручку в салоне машины, пытаясь удержаться на сидении и не завалиться боком на водителя. Эллочка расхохоталась, когда верзила всё же навалился плечом на неё, шутя отпихнулась локтем.

– Бегемотина! Машину сломаешь! – фыркнула она. – Как тебя, Большой, звали в детстве? Верзила – громила? Тюфяк – добряк?

– В детстве – Мирка, Мира, в студенчестве – Храмец, Дрын, Кувалда, – печально отозвался Храмцов. – После фильма Данелия сократили до Ку.

– Ку?! Пойдёт! Папашка прозвал меня Занозой в седьмом классе, к девятому сократил до Заны. Так и прицепилось – Зана – Зана. Первый муж так же называл…

– Потом второй, третий… – неудачно пошутил Храмцов.

– Не хами, – отрезала Элла, – а то высажу. Ни второго, ни третьего не было и не будет! Не охота лесбосом заниматься, не в моей природе! А то – плевать бы я на вас хотела, придурков! Жлобы. Нет с вами никакого душевного покоя и равновесия. Одни расстройства, переживания и неприятности.

– Сирота?

– Отчего ж? – возмутилась Элла. – Полный семейный набор: папа, мама и я. Бабушка с дедушкой опять же в наличии. Прекрасные люди. Но – пресные. Педагоги.

– Будут на фатере и папа с мамой? – промямлил Храмцов. – И бабушка с дедушкой?

Элла зарулила в тёмную нишу между двумя гаражными «ракушками».

– Вылазь.

– Не прогоняй, – вяло попросил Храмцов, – спать охота.

– Со мной? – уточнила Элла.

– С дедушкой!

Двухкомнатная квартира в старом доме времён сталинских репрессий хранила затаённый страх, сумрак и захламлённость нескольких поколений москвичей. Эллочка оказалась единственной хозяйкой этого уголка жизненной неустроенности. Ужин с размороженными, прожаренными бифштексами при свечах, на кухне с видом на Москва-реку и лужковские высотки с «диснеевскими» башенками получился сносным. В огромную лохань допотопной ванны они попытались забраться вместе после выпитого последнего бокала «Арбатского». Когда Храмцов втиснул свою негабаритную задницу в чугунную ёмкость следом за тощим задком ассистентки, пенная вода бурно выплеснулась через край. Эллочке пришлось выбираться обратно, голой елозить мокрой тряпкой по кафелю пола, собирая воду, чтобы не залить соседей этажом ниже. Храмцов покосился на хребтинку худенькой женщинки, осмотрел её ребристую и костистую фигурку и ему стало совсем грустно. Он попытался прилечь в ванне от расстройства и вовсе затопил Эллочку, стоящую на коленях. Она выругалась хрипло, решительно забралась обратно в ванну, устроив коммунальный водопад.

Вялое и слюнявое действо они попытались завершить в постели часам к пяти утра. После некоторого освобождения похоти заснули оба, переплетённые в потной истоме.

Около полудня их вздёрнул резкий, громкий, долгий звонок над входной дверью. Такие безумные трели мог выписывать только отечественный механизм времён побудки на оборонный завод.

– Муж. Из командировки, – спокойно предположил Храмцов, хотя и пытался унять размеренным дыханием сердце, что судорожно бухало в грудь после неожиданного подъёма.

– Эт вряд ли. Три года назад свалил в Штаты, борзописец, – неуверенно, свистящим шёпотом ответила Элла. – Ни разу не звякнул, козёл! Ни разу, тварь, за столько лет! Выходит, Элла – соломенная вдова, неразведёнка.

Худенькая Эллочка завернулась в простыню, пошла открывать.

– Кто? – послышался её хриплый голосок. – Ко-го?! – тут же её остроносая мордашка сунулась обратно в спальню. – Ты же – Храмцов? – спросила она.

– Вроде того, – изумился Мирон.

– Тебя спрашивают!

Прощёлкнулся открываемый замок входной двери. Судя по грохоту, в коридоре обвалились с потолка все антресоли с антикварным барахлом. Храмцов едва трусы успел натянуть после нежданного объявления собственной фамилии, как в спальню ввалился стриженый боров с раздутыми ноздрями, потянул к Храмцову напряжённую пятерню. Не тренировался Мирон уже год с лишним. Даже физкультурой не занимался. Разжирел и ослаб, но какие-никакие, наработанные годами спортивной юности, навыки остались. Организм их выказывал в самых экстремальных ситуациях. Храмцов увёл пятерню враждебного громилы левой в сторону, добавил инерции чужому телу ударом с правой в ухо. Стриженный затылок мужичины продолжил движение в угол спальни через кровать к окну, туда же нырнули и туфли с новыми, жёлтыми подошвами. В проём двери задвинулся ещё один мордоворот, распахнутый и огромный, как платяной шкаф бабушки. С этим бандюганом Храмцов медлить не стал, встретил прямым ударом в челюсть и осадил на пол левым крюком в солнечное сплетение. Шкаф хрипнул и безвольно осел на колени.

Получив временную передышку, Храмцов, весьма довольный двойным нокдауном соперников, расправил плечи, переступил с ноги на ногу, как в бытность свою на любительском ринге тяжеловесом, покрутил кулаками мельницу, ожидая возобновления раунда с превосходящими силами.

– Кам он, бэб-биз! Кам он тугэзе! Лэт ас мув! – пошутил он, с трудом вспоминая английский. – Кам он энибади. (Подходите, детки! Подходите вместе. Двигайтесь! Подходите кто-нибудь! – плохой англ.)

Пока бесформенно шевелился чёрный кожаный горб у батареи парового отопления под окном, Храмцов выглянул в коридор. Между распахнутой входной дверью и стеной расплющило бедняжку – голую, постельную ассистентку, скособочило её головку набок. Из носа девушки обильно, с пузырями сочилась кровь, заливала плечо, грудь и спадающий хитон простынки. Бесчувственная, Элла удерживалась, стоя, шкафом с верхней одеждой который опрокинулся на дверь. Движение чёрной тени сзади-слева заставило Храмцова нырком развернуться… и упереться бровью в чёрное отверстие дула пистолета. И тут Мирон смог достойно отреагировать, захватив кисть противника правой, чуть отвёл оружие в сторону-вверх, а левой добавил боковой в скулу. Грохнул выстрел. С потолка посыпалась штукатурка.

– Но ты, урод, стоять! – захрипели от окна. – Замочу, падла! Тебя Дорошин хочет!

Храмцов осознал, что целятся в него ещё одной смертоносной дыркой с обеих рук, уперевшись в постель локтями из чёрной кожи.

– Ни фига себе! – хрипло возмутился Храмцов. – Так сильно хочет?