— Красавец, — вздохнул Муравьев. — И форма ему к лицу.
Феликс Петрович вяло усмехнулся на эти слова. Ему не по душе была встреча с обоими — и генералом, и адъютантом. Тем более ему не хотелось провести ночь в карточной игре. Но человек не властен над обстоятельствами. С возвращением Егорова сразу началась игра в вист. Но другого выбора и не было. Дождь стучал по крыше, барабанил в окна, ночь была темна, и если двинуться в путь, то непременно увязнешь в глубоком липком черноземе. Уж лучше за партией в вист в компании Егорова, хоть и неприятен тот Феликсу Петровичу.
Егоров раздал карты. Феликс Петрович и Муравьев сначала ставили понемногу, но когда им стало везти, повысили ставки. Банк держал Егоров. Его ловкие руки быстро и сноровисто управлялись с деньгами и картами, и в то же время он успевал отпускать остроты в адрес того или другого. Время шло. Кое-кто из присутствовавших засыпал сидя, начинал храпеть и встряхивался, потом засыпал снова. За другими столами также спокойно играли в карты — благо, что большое начальство давно почивало наверху. Пахло обувью, потом, влажной одеждой и еще черти чем, но Феликс Петрович и Муравьев увлеклись игрой. Они выигрывали, но это не отражалось на хорошем настроении адъютанта. После полуночи, однако, счастье переметнулось на другую сторону. Но это не повлияло на молодых людей — они продолжали делать ставки. Егоров, со своей стороны, угощал их хорошим вином (вероятно, из генеральских запасов), подшучивал над ними, а руки его, работая как будто сами по себе, действовали безошибочно, прибирая деньги, производя расчеты, раздавая карты… Почти одновременно кошельки Феликса Петровича и Муравьева оказались пустыми. На подзуживания Егорова продолжать делать ставки они только беспомощно пожимали плечами. Егоров зевнул, собрал колоду карт (деньги он перед тем спрятал поглубже — они ему в Одессе пригодятся) и сказал:
— Что поделаешь, господа. Когда везет, а когда нет. Кому не везет в карты, тому повезет в любви.
При этом он так посмотрел на Феликса Петровича, что молодого человека пробрала дрожь от злого холодного взгляда. Что хотели сказать эти глаза, Феликс не разобрал, но в них было столько недоброжелательства и явной ненависти, что даже Муравьев это заметил. Ясно было, что Егоров сводил личные счеты.
— Да-а… Список отпадает, — произнес Муравьев, провожая взглядом удалявшегося Егорова.
— Что за список?
— Да я наметил купить кое-что в Одессе.
Феликс Петрович печально улыбнулся:
— Не беспокойтесь. Уверяю вас, мой дядя нас профинансирует. Он чудесный человек, вот увидите.
Приближался рассвет, дождь прекратился, их больше ничего не задерживало. Восход солнца застал их уже в степи. Давно потерявший связь с природой (он был городским мальчиком) Феликс Петрович задыхался от волнения. Никогда раньше он не встречал восхода солнца в степи. Ему показалось это великим таинством. Он попытался разбудить Муравьева, но не смог. Тот спокойно спал в повозке, забыв про недавнее невезение. Феликс пробовал поговорить с Иваном, но говорливый по природе казак сейчас не имел настроения. Он только пробормотал, что солнце каждый день всходит одинаково, и продолжал полусонно править повозкой. А Феликс Петрович не успокаивался. В его привычках было делиться своими радостями и тревогами. Он собрался написать хотя бы одно письмо, в котором можно было бы дать описание великолепия восхода солнца. Кому оно будет отправлено — Сирене, приятелю Кривцову в Берлин или поэту Дельвигу, Феликс еще не решил, но уже составлял в уме текст этого поэтичного послания. Солнце — главное божество для всякой жизни на свете. Он согласился с фараоном Эхнатоном, который пытался ввести культ Солнца, и сравнил степь с морем. Но потом он решил, что такое сравнение слабо и нужно сравнивать степь с океаном, что небо горит пожаром на утренней заре, и даже попытался изложить эти мысли в стихотворной форме, но не заметил, как задремал на неудобном сидении вопреки немилосердной тряске.
Наконец 14 апреля 1828 года повозка с двумя молодыми стажерами-дипломатами, утомленно скрипя после тысячеверстной дороги, въехала на улицы Одессы. Город, переполненный частями Второй армии, волновался и шумел. Поплутав изрядно, Феликс Петрович и Муравьев нашли дипломатическую миссию и представились Антону Антоновичу, которого они так и не смогли догнать в пути.
В тот же самый день 14 апреля в Петербурге императорская канцелярия выпустила в свет долгожданный манифест о начале войны. Правительственные фельдъегеря повезли манифест в Николаев, штаб Черноморского флота, командующему Кавказским фронтом и в Одессу, где уже находилась штаб-квартира Второй армии. Вместе с манифестом император подписал и разослал всем европейским посольствам в столице еще один документ: декларацию правительствам европейских держав. Австрия и Англия в последнее время явно и недвусмысленно выражали свое враждебное отношение к России и зорко следили за каждым ее шагом во внешней политике. Чтобы уберечь себя от новых противников (вполне хватало Турции), Россия предложила вниманию европейцев эту декларацию, в которой разъясняла им свои намерения. В ней говорилось, что война ведется для уточнения русско-турецкой границы в районе Дуная, за восстановление нарушенных статей Бухарестского мирного договора, за восстановление автономий княжеств Валахия, Молдавия и Сербия, за свободу судоходства через проливы Босфор и Дарданеллы, за умиротворение положения на Балканском полуострове, за предоставление автономии многострадальной окровавленной Греции, которая уже семь лет вела борьбу за свою свободу. Россия объявляла о своих претензиях на крепости Анапа и Поти и заявляла, что не имеет никаких других целей.
Декларация в какой-то степени успокоила правительства Австрии и Англии. Какие-то две крепости не стоят разговоров, но за сохранением условий декларации они будут следить. При том они дали понять, что о создании нового княжества или просто автономной области на Балканах (имелась в виду Болгария) не может быть и речи. Если Россия станет поддерживать повстанческие настроения в Болгарии, то она наткнется на австрийские штыки. Иностранные посольства, получив эти два документа, напряженно следили за развитием событий и незамедлительно уведомляли свои правительства о каждом шаге, сделанном Россией.
Таким образом, давно ожидаемая война с Турцией, подготавливаемая в течение последних двух лет, была объявлена.
Через несколько дней русские войска перешли пограничную реку Прут. Первое селение на правом берегу, помеченное на карте названием Фалчи, было взято. Переправившись через реку, войска Второй армии согласно намеченному плану должны были разделиться.
В списочный состав знаменитой Второй, или, как ее еще называли, Дунайской, армии входило сто пятнадцать тысяч человек. Семьдесят пять тысяч пехоты, пятнадцать тысяч кавалерии и четырнадцать тысяч казаков. Остальное — нестроевые.
