— Салям алейкум, господа! — поздоровался Феликс Петрович. — Все трудитесь, все трудитесь. — Он изобразил низкий турецкий поклон. — Не ведает ли кто из вас, кому я понадобился? Султану или великому визирю? — Увидев непонимание в их лицах, пояснил: — В таких палатках некогда жили султаны, до того, как построили себе дворцы у берегов Золотого Рога. С двумя отделениями, как и эта. Называли ее Галибе-диван. Внутреннее отделение для султана, а внешнее для визиря и прочих сановников. И все, что происходило во внешнем отделении, султан видел и слышал. Хитро задумано, правда?
Многозначительный взгляд, который он отправил своим коллегам, говорил: внимайте и мотайте на усы.
— Ждут вас оба: и султан, и визирь, — ответил сын главнокомандующего фельдмаршала Витгенштейна. — А также главный редактор нашего Галибе-дивана граф Матусевич. Входите, — пригласил его молодой Витгенштейн, которому шутка понравилась.
Феликс Петрович бодро вошел во внутреннее отделение. Там его действительно ждали. Оказалось, что его дядя, Антон Антонович, руководитель дипломатической части, рекомендовал своего племянника как хорошего знатока русского языка. Вся корреспонденция главной штаб-квартиры и дипломатической части шла на французском языке.
— О чем идет речь? — осведомился Феликс Петрович.
— Да вот об этом, — помахал исписанным листом Матусевич.
— Нашему министру графу Нессельроде пришла в голову славная мысль: писать документы на русском языке. Интересно, как он себе это представляет, — вздохнул Бутенев, первый помощник Антона Антоновича. — Дипломатические документы на русском языке! Антон Антонович считает, что вы можете справиться с этим. Откровенно говоря, я несколько сомневаюсь.
— Не стоит сомневаться. Позвольте мне подключить к этому делу и поэта Муравьева.
— Я не слышал о таком поэте, но будь по-вашему. Только смотрите, чтобы этот документ не был составлен в стихотворной форме.
Матусевич передал лист Феликсу. Бедный граф, он долго потел над ним.
— Я решил, что коли не получается у меня написать по-русски, то составлю-ка я его на французском, — описывал он свои страдания, — и потом переведу на русский. И ничего не получилось! Сдается мне, что наш русский язык недостаточно разработан. Или, по крайней мере, не приспособлен к ведению дипломатической корреспонденции, — продолжал Матусевич. — Не соответствует он духу дипломатии.
— А я думаю, что это наша дипломатия не соответствует русскому духу, — усмехнулся Феликс Петрович. Он с трудом удержался, чтобы не сказать: читайте, господа, Пушкина.
— Ну и ладно, идите, юноша, — сказал Бутенев, — и пусть вам удастся наладить дипломатию в русском духе.
От дипломатической канцелярии Феликс Петрович в приподнятом настроении отправился в сторону походной кухни главной штаб-квартиры. Вскоре же, взволнованный и возбужденный, он поспешил «домой». Там Муравьев хозяйничал со всем пылом. Походный стол, поставленный посредине палатки, он застелил белыми писчими листами. Ничего, что те предназначались для донесений и докладов.
— Андрюша, — закричал уже на подходе Феликс Петрович, — слушай, оказывается, начальник кухни — отец моего соученика по лицею. Он принял меня как родного сына. Сейчас же зови Ивана.
Пока Феликс инструктировал казака, куда идти, к кому обратиться, что сказать и все такое прочее, Муравьев складывал в вещмешок котелки и фляжки. Хитрый старик слушал внимательно. Из того, что прибудет на стол их благородий, и ему, несомненно, перепадет — барчуки были добрыми. Получив наставления, Иван Ильин отправился в наступающих сумерках походкой лисицы, шмыгнувшей на лов к сельским курятникам.
Феликс Петрович устало растянулся на постели, в кармане зашуршал злополучный документ.
— Как ты думаешь, Андрюша, можно ли дипломатический документ написать на русском языке?
— Почему же нет! — удивился Муравьев.
— Тогда нам предстоит небольшая работа, но сперва поужинаем. Значит, ты уверен, что мы сможем написать вот это на русском языке, — и он протянул приятелю помятый лист.
В палатку влез казак с победным выражением. Вещмешок его заметно потяжелел. Феликс Петрович вытащил из него одну фляжку и отпил из нее.
— Чистокровное токайское — торжественно объявил он. — Такое пьют боги и мы, их любимцы.
От котелка доносился упоительный дух бифштексов с луковой подливкой.
— Ну что ж… на войне не так уж плохо, — сказал Муравьев, очарованный видом и духом бифштексов.
В этот приятный момент в палатку явился нежданный гость.
— Господа, я с трудом вас нашел, — проговорил вошедший штабной офицер. — Премного сожалею, но вас вызывают в штаб, — обратился он к Феликсу Петровичу. — Необходимо допросить двух пленных. Но я сомневаюсь, чтобы они были шпионами.
Пленниками были два старика в изношенной чиненой одежде с грязными чалмами на головах. Вид у них был вполне безобидный. Тупое выражение лиц делало их похожими на покорных овец. У Феликса Петровича они пробудили сочувствие. Начался разговор. Один сказался брадобреем, другой — бродячим торговцем табака. Никто в штабе не верил их словам. Феликса Петровича предупредили, чтобы он не заблуждался их видом, а досконально допросил, так как их показаний ожидал сам главнокомандующий.
Какое-то внутреннее чувство подсказывало Феликсу Петровичу, что пленники говорят правду, но как это доказать? Он был уверен, что имеет дело с бедняками. Бродячий торговец плакался, что продажи шли худо, что сам он был вынужден набивать табак в трубки клиентов. У брадобрея дела были не лучше. В Фалчи мужчины стриглись и брились редко. От смиренных старцев несло прелостью. Что ж, бифштексы все равно остыли, подумал Феликс, но хотя бы эти бедолаги не пропадут напрасно. Он вызвал большое удивление у офицеров, когда подал свою трубку торговцу и попросил набить ее табаком. Турок оживился, вышел из своего безразличного состояния и, быстро отвязав от пояса мешочек, с какой-то особенной гордостью поднес его под нос Феликса Петровича. Табак оказался первоклассным, ароматным. Старик взял трубку и принялся мастерски ее набивать. Штабной офицер, не говоря ничего, также вытащил свою трубку и протянул торговцу. Потом подошла очередь брадобрея. Феликс Петрович спросил, имеет ли он при себе бритву.
