На благодарности де Конн только и фыркнул: «Придумал же какую-то блаженную!» – тряхнул головой на ворчание Митькеевны, указал старику туда, где дымила прачечная, и направился в домик старого француза.

Осенний дождь в Петербурге – это неподвижная серая стена. Дождь нависал над городом. Вода, казалось, не лилась пронзительно холодными струями, а уныло трещала над крышами, мерно барабанила по трубам, кропотливо выколачивая остатки веселья из заиндевевших стен. Горе тому, кого в столь ненастный час ждет спокойствие и безразличие этой клокочущей сырости среди призрачных огней и чужих голосов ночного города…

Две лампы по сторонам старого зеркала с венчиком, заливавшие светом маленький будуар Татьяны, вдруг замерцали, выплескивая языки умирающего света. Девушка опустила книжку и устало вздохнула. Масло заканчивалось. Его выдавали жильцам дома в ограниченном количестве. Особенно не повезло Татьяне: отец запрещал ей излишне много читать. Стас Прокопич считал, что образование женщине лишь во вред…

– Придется одолжить.

Единственное место, где можно было «одолжить» свечи и ламповое масло, было ныне занято голландским врачом Диконом. Раньше Тильков, проживая в тех покоях, снабжал себя первосортным горючим и всегда делился с менее удачливой соседкой. Татьяна знала, что в кабинетном бюро должны были храниться запасы этого добра, но комната всегда запиралось ключницей. Однако в связи с прибытием Дикона можно было проникнуть в тайник!

Татьяна отложила книгу, встала напротив зеркала, всмотрелась. Она собиралась отправиться в правое крыло, тихо войти в кабинет Дикона и… Вот относительно «и» еще не решила. Подумала, поморщилась. Набросила тяжелый турецкий халат. Все же некрасиво хоть и в своем доме, но врываться без приглашения в занятые гостевые покои. Сначала ей придется объяснить, зачем она к нему пришла. Сказать, что за свечами? Вдруг он ударится в расспросы? «Ваши ли свечи?», «Разрешил ли Петр Георгиевич?» – тогда она мило улыбнется и пожмет плечиками. «Петр Георгиевич всегда делится со мной своим богатством», – ответит она… Ах, прыснуть духов забыла! Она заметила, как этот Дикон втягивал аромат трепещущими ноздрями… Самец…

– Все мужчины – животные! Их легко уговорить одной лишь улыбкой… – прошептала она и, подхватив сальную плошку, тихонько выскочила в коридор.

Правый и левый флигеля отделялись узким, когда-то цветущим, а ныне заваленным ненужным скарбом двором. Замки́ нигде не запирались, и через пару минут Татьяна уже стояла у дверей гостевых покоев приезжего врача. Хорошо смазанные петли не скрипели. Вошла. Гостиная и приемная комнаты пусты. Она приподняла светильник. Аккуратно расставленные вещи, шляпа на столе, тускло мерцающий свет дежурной лампы. Справа от приемной – дверь в спальню, слева – в кабинет. Одиннадцать вечера. Неужто он уже спит? Может, лучше выйти и постучать, чтобы тот проснулся? Постояла, подумала. Неясная тишина настораживала, словно в комнате был кто-то еще, кто-то спрятался и следил за ней… Татьяна обернулась, решив выйти и постучать в дверь из коридора. Все равно же вокруг никто не живет. Сделала было шаг, и вдруг между ней и входными дверями встала тень. Свет погас, и в лунном свете девушка увидела огромное существо с острыми скулами, широкой челюстью и полным отсутствием носа, вместо которого, как у некой адской хищной рыбы, торчали многочисленные клинообразные зубы. Нельзя сказать, что лицо видения было похоже на морду животного или рыбы, но и к человеческому его тем более нельзя было отнести. Алмазы в удлиненных мясистых ушах, сильные надбровные дуги под высоким лбом с выступающими, как кора древнего дерева, венами. Чрезмерно мускулистая шея и плечи. По всей линии свода головы чудовища росли короткие рога. Она могла разглядеть шесть пар выдающихся, словно у мифического дракона, отростков. Но больше всего околдовывали и пугали девушку его глаза, огромные, глубоко сидевшие под нависшим лбом, цвета насыщенно зеленого, столь бездонные, что зрачки его, казалось, начинались где-то с затылка. Смотря в них, Татьяна испытывала чувство такое, точно проваливалась, словно впадала в некое сонное состояние, от которого кружило голову, все тело ее ощущало полет, затягиваясь вглубь целой вселенной, в которую она смотрела.

То был демон, немыслимый дракон, самый ужасный из всех чудовищ, которых бедная девушка и представить себе не могла. Через пару секунд полного оцепенения она то ли чтобы сбросить наваждение, то ли от подошедшего к тому времени испуга втянула всей грудью воздух и… закричала. Но вопль тут же был пресечен. Кто-то схватил ее сзади за плечи и развернул на сто восемьдесят градусов. Жест оказался столь неожиданным, что она выпустила из рук горящую плошку. Еще немного и в комнате вспыхнул бы пожар, но, к счастью, рядом с ней стоял маркиз де Конн. Он схватил плошку на лету, получив пару ожогов на руке.

– За какой такой надобностью вам надо было прийти сюда? – спокойно спросил он, несмотря на острую боль.

Татьяна на вопрос не ответила, но вцепилась в его ночную сорочку а-ля маноло37 и сжала ткань до хруста в воротнике.

– Призрак! – еле выдавила она, указывая в сторону чернеющего контура, туда, где блекло светилось зеркало. – Там… оно там…

– Минутку, – только и ответил маркиз. Он был безмятежен до неестественности.

Повернув колесо фитиля дежурной лампы, де Конн поднял ее над головой, осветив углы. Кроме девушки и него самого, в гостиной никого не было. Но это Татьяну не успокаивало, и она еще сильнее ухватилась за тонкий шелк его одежды. Швы рукавов жалостливо затрещали.

– Но «оно» там было! – испуганно лепетала гостья. – Страшилище! Привидение! Кошмар…

– Я понял, сударыня, призрак. Но вы-то что здесь делаете?!

Вопрос с ударением на «вы» привел ее в чувство. Она отпустила сорочку маркиза.

– Я… я за свечками пришла, – промямлила она. – Господин Тильков их в большом запасе здесь в бюро держит, а мне папенька не выдает. Говорит, я много читаю, будто гувернанткой работать собираюсь.

Де Конн бросил на гостью испытывающий взгляд. Сказанное ею было истинной правдой.

– Вы понимаете, что это можно назвать кражей имущества? – возразил он, но все же подошел к бюро и вытянул из него нижний ящик, в котором лежали свечи. – Ну да я завтра куплю недостающие. Что вы читаете?

– «Любовь после смерти»…

– Кальдерона? Вы читаете вольные переводы38?

– О нет, сударь. Я читаю с французского…

Маркиз застыл на секунду от изумления. Татьяна продолжала удивлять его.

– Сколько вам свечей?

– Пять.

Де Конн вынул пять штук и обернулся.

– Это все? – спросил он.

Она помолчала. Как все странно выходило. Гость ждал, держа свечки в руке так, как будто вовсе и не собирался их отдавать. Его взгляд менялся, становился пристально скользящим, поглощающим, словно он поедал ее глазами.

– Не следует столь хорошеньким девушкам заходить в покои незнакомых мужчин в ночной час, сударыня, – мягко, но как-то сдавленно произнес де Конн.

– Разве я не в собственном доме нахожусь? – возразила она как можно строже и протянула руку за свечами. Конечно, он сердился… еще и отцу расскажет. – Но, возможно, вы правы… Мне следовало быть более рассудительной…

– Не обижайтесь, – услышала она. – Я признателен вам за доверие…

Де Конн взял ладонь Татьяны и ласково поцеловал пальчики. Она оторопела. С одной стороны, следовало бы извиниться за свой неурочный визит, обожженную руку и порванную сорочку гостя. С другой – следовало бы обидеться на его намеки относительно предпочтения барышни к ночным посещениям. Татьяна разрывалась в потоке противоречивых мыслей, обвиняя себя во всех последствиях своего похода. Она расстраивалась, сопела и искала выхода, но весьма неумело, отчего еще более смущалась.