Они проехали почти триста километров пути.

Громкая музыка, полупустая дорога, равномерно шуршащая под колесами машины и короткие фразы чужих друг другу людей объединенных общим пространством – это всё, что у них было.

Она смотрела перед собой, на серый пластик приборной панели, на время от времени проплывающие перед глазами дворники, на почти не сменяющиеся утренние пейзажи за окном и молчала.

Вечером.

Еще вчера вечером ничего этого не было.

Предпоследний покупатель в предрожденственский день в полустроительном магазине, где она работала полунесчастным кассиром.

Он долго перебирал лопаты, одиноко стоящие в углу и пользовавшиеся спросом только во время снегопадов. Держал их на весу, подбрасывал в воздухе, перехватывал то одной рукой, то другой, словно примерялся к верному боевому скакуну, а не к куску железа. Потом отходил, возвращался и снова что-то думал и взвешивал. Это длилось так долго, что Маша начала невольно сопереживать лопатам, мысленно выбрав для себя фаворита – черную с оранжевой ручкой и кучей заводских наклеек – и болеть за неё. Она, упершись подбородком в ладошку, неосознанно улыбалась. И вдруг представила, как он откапывает этой лопатой спрессованный снег, и как сильные мышцы играют на его спине. Образ расширился и стал таким ярким, что она на секунду провалилась в него и почти ощутила холодный воздуха вокруг себя и радость от того, что рядом сильный мужчина.

– Эта, – он, не глядя на Машу, звонко положил на прилавок ту самую оранжево-черную красотку и начал копаться в бумажнике.

То ли от того, что они остались в магазине почти одни, то ли от того, что в воздухе пахло праздником, в котором все окружающие её люди скоро будут веселиться, а она, Маша – одиноко плакать, идя по улице, а может от того, что только что она видела его спину и почти ощутила его запах, в общем, не совсем понятно от чего, но девушка залилась яркой пылающей краской.

Он резко поднял глаза и замер. Что случилось в то мгновение она даже не успела понять. Его взгляд, холодный, серый, колючий, быстро проник в случайно открывшиеся створки её души, проскользнул мимо всех неважных мыслей и переживаний и, достигнув самого дна, увидел её – Машу. Она поняла, что её увидели, что она не успела увернуться и отчаянно посмотрела в ответ. А там, в серой полупрозрачной радужке дрогнул и от удивления расширился зрачок. Расширился и пропустил её в свою глубину. И она тоже увидела в ответ. От произошедшего у Маши похолодели и занемели губы.

Они, два чужих человека, откровенно, словно их объединяла смерть и страсть, словно они уже прожили вместе прошлую жизнь, смотрели прямо внутрь друг друга.

Несколько секунд.

И Маша опустила глаза.

Пытаясь вспомнить, что должен делать кассир, она трогала штрих код на этикетке, думая только о том, что он продолжает смотреть на её макушку.

– Хорошая лопата, – выдавила она, наконец, потом пикнула товаром и передвинула лопату к концу ленты.

Не смея больше поднять глаз, Маша уставилась на его замершие с бумажником руки. Он не шевелился.

И она вдруг испытала почти удовольствие. Ей не запомнились ни одежда, ни фигура. Кажется, там было все обыкновенное. Но глаза. От осознания его внимательного взгляда Маше показалось, что под тонкой кожей шеи побежали стремительные ниточки колющего удовольствия. Ей захотелось, чтобы он прикоснулся в том месте губами.

Руки ожили, прерывая затянувшуюся паузу. Мужчина медленно отсчитал нужную сумму и положил деньги на прилавок. Маша, так и не подняв глаз выше его груди, молча отдала сдачу и чек.

Всё закончилось. Десять секунд непонятно откуда вывалившегося счастья. И всё. Сейчас он возьмет лопату и они больше никогда не увидятся.

– Я уезжаю на Север. На шесть дней, – его голос был приятным, таким же щекочущим, как и взгляд.

Тогда девушка подняла глаза.

Его, слегка усмехающиеся уголки губ, снова кольнули Машу в шею. Она ничего не ответила не потому, что нечего было сказать, а потому, что сдавившее горло переживание не дало возможности.

Ему и не нужен был ответ.

– Я давно мечтал об этом, – он сделал паузу, возможно проверяя себя, а правда ли он говорит то, что говорит, – человек, которого я звал с собой, отказался. И мне мучительно больно сейчас от того, что придется переживать это счастье в одиночку.

Мысли Маши, стремительно ударяясь друг о друга, пролетали перед глазами и создавали такой дикий хаос, что выбрать из них какую-то одну не представлялось возможным. Поэтому, ощущая как холодеют и дрожат руки, она просто спросила:

– Во сколько?

С видом человека, который привык взбираться на вершину не один день и до крайности пораженный мгновенным взлетом он ответил:

– Пять утра.

– Баумана, 6, второй подъезд, – произнесла, замирая Маша.

– Охренеть, – пораженно выпалил он и, подхватывая, как пушинку, лопату с прилавка, быстро вышел из магазина.

Маша остывала ещё несколько минут, рассеянно глядя на витрину с шурупами.

Потом, внутренне осознавая, что ее жизнь в который раз переворачивается, сдала кассу, написала заявление на увольнение и вручив его опешившему дежурному администратору, побежала домой.

Ее звали? Нет. Ей что-то пообещали? Нет. Она понимала. Однако собиралась быстро и сосредоточенно. Одежда, обувь, бельё и даже еда. Маленькая однокомнатная квартира, которую она снимала последние пять лет и за которую уже не в силах была платить, смотрела на Машу своими родными и тёплыми стенами почти укоризненно. Но девушку было не остановить. Когда в четыре утра запикал будильник, Маша пробормотал сквозь сон:

– Это чушь какая-то, – но, всё же, пошатываясь, пошла в душ.

Время икс наступило очень скоро. Она с сумкой на колесиках и увесистым пакетом стояла на полурастаявшей, с кое-где выпирающими ледяными островками, мостовой и ждала. У нее не было плана на случай, если за ней не приедут. Была высокая вероятность, что она может отправиться на вокзал и на первом, что попадется, транспорте тоже уехать в сторону Севера. Не потому что ей хотелось на мороз, ей вообще про эту часть света не думалось. Ей просто хотелось вырваться.

Придумывать дополнительный план не пришлось. Через пять минут к дому подъехал серебристый внедорожник. За рулем сидел тот самый вчерашний мужчина, от взгляда которого у нее кололо иголочками в шее и позвоночнике.

Он остановился и сначала просто смотрел на Машу улыбаясь, как смотрят взрослые на хорошо наряженную ими же, новогоднюю ёлку и наслаждаются. Понимая, что всё случилось, Маша перестала беспокоиться напрочь, и, с видом человека упавшего в теплый водяной поток, она расслабилась и перестала пытаться управлять судьбой.

Мужчина, всё так же сдержанно улыбаясь и поглядывая на Машу, вышел, загрузил её сумки в багажник, открыл дверь переднего пассажирского сиденья, вернулся на своё место и завел двигатель.

Маша села в машину. В салоне приятно пахло свежим кофе и каким-то мятно-сладким маслом. Девушка посмотрела на водителя. Ей хотелось выразить и своё отчаянное беспокойство и отчаянное доверие и отсутствие выбора. Слова поддержки не помешали бы. Но какие могут быть слова, если он вдруг собирается расчленить её в соседнем лесу? И лопата имеется.

Но вместо слов и намеков на опасность расчленения он неожиданно протянул к ней руку и легонько тронул за лоб. Так трогала бы ребенка заботливая бабушка, справляясь чтобы у него не было температуры. Этот жест стал для девушки таким доверительным и нежным одновременно, что она дрогнула и громко выдохнула.

– Маша, – тихо произнесла она.

– Вячеслав, – улыбнулся он в ответ.

– А отчество?

Вячеслав засмеялся:

– Пока без отчества. Первая ночевка на Онежском озере.

Маша улыбнулась одними глазами, снова опьяневшими от удовольствия, что ей не надо ничего решать и, приложив холодные ладони к горячим щекам, уставилась в лобовое стекло.

Вот так они и проехали несколько сот километров, перекинувшись только парой фраз, пока он первый не начал по-настоящему разговаривать.