– Нравится снег?

– Да, мне он нравится, – подумав, ответила я. – Даже очень. Вот только холодно, – зубы уже выстукивали явную дробь, и говорить спокойно становилось тяжелее.

Мальчуган повернул ко мне голову и медленно произнес:

– А знаешь, так даже интереснее. Я сделаю тебе подарок: ты сама обо всем догадаешься. Да! Так будет определенно веселее! – и снова его настроение сменилось, будто он сбросил маску. Лицо озарила радостная улыбка: – Я дарю тебе это! Ведь когда все не по написанному, это так забавляет! Запомни: я на твоей стороне. Давай, давай! – уже крикнул он, будто теленку, выбившемуся из стада, сопроводив крики взмахами рук. – Тебе пора, снег не любит ждать – он тает!

Я почувствовала дрожь под ногами и сильный толчок. Будто неведомая гигантская рука взвилась вверх и разбила стекло, загораживавшее нас от бури. Гонимые порывом стихии, на нас обрушились тонны снега, ветров и стужи, закружив все вокруг в безумном хороводе. Вой наполнил зал и отгородил от мальчишки. Стол исчез, а глаза залепило белым месивом.

Открыв глаза, я обнаружила себя в позе эмбриона, трясущуюся и дрожащую, окруженную все теми же деревьями. В шаге от места «посадки» был тот же ручей. Вот только ветви были в снегу, вода подо льдом, а я в сугробе.

***

Снег и стужа, промозглый ветер,

Мрачный лес, волшебство и скука.

Я завидую угольной завистью тем,

Кому в жизнь не страшна разлука.

Безразличие, сны и сказки

Я узнала, так тоже бывает, —

Вместе с кожей вживаемся в маски,

Сквозь ладони судьба уплывает…

Вопя в голос, я мучительно медленно выбиралась из снежного кокона, чертыхаясь при этом, как не выспавшийся сапожник. Стопы адски жгло, тонкие туфли, как и подаренная недавно одежда, не были рассчитаны на морозы. Подумать только: всего несколько минут назад я имела неосторожность задаться вопросом, что может быть хуже, чем блуждать по безлюдному лесу. Ответ не заставил себя долго ждать. У меня оставалось два варианта: больше вообще не вставать и навсегда уснуть в сугробе, или собрать остатки сил и попытаться пройти вдоль ручья столько, сколько получится. Я выбрала попытку выжить.

Боевой дух подпитывался жалостью к себе и злостью на неизвестного обидчика. Кому вообще могло показаться забавным учинить со мной такую шутку?! Пальцы рук и ног совсем онемели, нос уже не различал запахи, а в ушах стоял гул. Я начала вести подсчет шагам, параллельно делая в голове ставки, когда же все-таки упаду. Сто сорок восемь, сто сорок девять… Тут я более отчетливо услышала то, что поначалу приняла за бред переутомления: ко мне действительно что-то приближалось, и это «что-то» лаяло десятками псиных голосов.

За деревьями показался первый сгусток черноты, который начал стремительно разрастаться и разделяться на отдельных существ. Ближайшее из них оказалось собакой исполинских размеров, настроенной явно недружелюбно. Оскал второй псины намекал, что необходимо лезть на дерево. Но до спасительных веток требовалось добежать, а я уже около сорока шагов не ощущала ни рук, ни ног. Недавняя перспектива уснуть в снегу казалась теперь куда приятнее, чем быть заживо растерзанной на тысячи мелких кусочков.

Шум, гул и лай слились в единый противный звук. Свора разъяренных собак окружила меня плотным кольцом. Удивляясь, что ни одна из них еще не набросилась, я в ужасе остановилась. Кажется, тело еще не настолько замерзло, чтобы не почувствовать боль рваных ран. А жаль!

Время перестало течь в привычном режиме. Непроизвольно дернувшееся плечо запустило невидимый механизм животных рефлексов. Следующее мгновение растянулось в мутном желе. Ближайший из волкодавов ощерился, гулко зарычал и приготовился к прыжку. Вскинув руки, я попыталась закрыться, но собака уже сбила меня с ног.

– Стоять! – голос резанул уши, заставив вспомнить, что в мире есть не только животные, но и люди. Я ощутила тяжелое звериное дыхание возле шеи, услышала недовольный скулеж и судорожно сглотнула: обошлось.

Человек, которому принадлежал голос, разогнал стаю и подошел ближе. Я увидела кусок капюшона. Потом появился край лука. Деревянного, висящего за спиной. Когда он подал мне руку, чтобы подняться, я разглядела лицо спасителя. Само собой, оно выражало жуткое недоумение, но запомнилось не этим. Бывают лица – словно прожившие сотни лет, но сохранившие память о детстве.

– Да ты совсем не одета! Давай вставай, а то замерзнешь, – проговорил он и замер, видимо, ожидая, что я начну подниматься. Я попробовала, но получилось только поднять голову и опустить ее обратно.

– Да ты уже, сморю, того, – задумчиво промолвил охотник и многозначительно нахмурил брови.

Что я «того», я уже подозревала. Становилось все теплей и теплей, и мысли возникали совсем не радостные. Пробормотав что-то, незнакомец обошел меня по кругу, подхватил под руки и дотащил до стоящей поблизости лошади. Он даже несколько раз безрезультатно пытался посадить меня на нее – я сползала то вправо, то влево, что грозило переломом шеи, и в итоге оказалась перекинутой через седло. Тут же из чересседельных сумок было выужено одеяло, под которым я все равно чувствовала себя окоченевшей ледышкой. Человек понукнул лошадь, и в компании целой своры волкодавов мы поехали через лес.

Легкие, почки и печень– казалось, все внутренности разом слиплись в один мерзкий ноющий комок. Меня подбрасывало и сносило. Раз за разом я пыталась сползти, так как ехать в таком положении не представлялось возможным. На очередном подскоке воздух не дошел до легких, я почувствовала укол где-то в районе груди, и этот безумный мир наконец решил оставить меня в покое.

***

Несколько дней прошли в бреду. То просыпаясь, то проваливаясь в небытие, я изредка открывала глаза и видела каких-то людей. Не исключено, что они мне всего лишь мне грезились. В голове раздавались писклявые девичьи голоса, напевавшие что-то о небе и рыжем солнце. Одновременно казалось, что я заболела и лежу дома, в Москве. Изредка всплывали какие-то события.

На третий или четвертый день здравые мысли постепенно начали возвращаться. Вливая в себя литры лекарственных настоев, я постоянно спала, однако больше не видела мальчишку в белом зале. Видимо, ему стало не до меня. Когда сознание вернулось окончательно, я попыталась поговорить с женщиной, которая навещала меня и приносила еду.

– Послушайте, где я?

– Вы в доме Черговских, и, судя по вашему состоянию, здорово обморозились.

– И давно я тут отдыхаю?

– Не очень. Два дня вы слегка бредили да еще пару дней просто спали. Сейчас вам значительно лучше, так что лежите спокойно. Вам еще отдыхать и отдыхать, – женщина неторопливо вышла.

Белоснежная маленькая комнатка чем-то напоминала больничную палату – чисто убранную, с забавными ромашками на тумбочке у кровати. Я постаралась приподняться на локтях и выглянуть в окно. Никаких цветочков-лепесточков не наблюдалось, напротив, в стекла бились клубы поднявшегося снега. Верхушки деревьев едва доходили до уровня подоконника, а дальше, вплоть до самого горизонта, простирался снежно-мрачный хвойный лес.

Осторожно опустившись обратно, я почувствовала, как голова снова стала тяжелой. Вплоть до позднего вечера я так и пролежала, уставившись в потолок. Когда сумерки застелили комнату и в окне появились первые звезды, стало до тошноты скучно. Уснуть не выходило. Кожа и кости ныли, но при этом лежать без движения становилось все невыносимее. На свой страх и риск я аккуратно открепила пару дощечек, которые зачем-то фиксировали чуть ли не каждый сустав, освободилась от бинтов и рассмотрела просторную домашнюю пижаму, в которой находилась последнее время. Затем села на кровати и постаралась сфокусировать взгляд на двери, вроде как расположившейся напротив. Все плыло и шаталось. В конце-то концов, должна я разведать, куда в очередной раз занесло мое многострадальное тельце?!

В комнате не было ни ламп, ни свечей. Лишь один канделябр стоял на краю стола, но он, видимо, был установлен по эстетическим соображениям.