– Мне кажется, прекрасный автор! – воспрянула девочка, когда самая страшная минута осталась позади.

– Как знаешь, – вздохнул Владимир и поднял голову кверху на маленькие желтые огоньки на потолке. Народ собирался. – Я могу пригласить его к нам домой в гости, – произнес Широков, испросив совета у искусственного созвездья над головой. – Уверен, он согласится.

– Правда? – Таня не верила своим ушам.

Внезапно начавшаяся гигантская реклама не отвлекала ее. С экрана иностранная легковая машина катилась на зрителя, набирая скорость, а голос за кадром говорил о необходимости соблюдать правила дорожного движения.

– Да, правда, – отчеканил Широков. – Вместе с женой.

– С женой? – лицо Тани потеряло всякое выражение, свет с экрана выхватывал ее бледные скулы, лоб и подбородок.

– Он женился несколько месяцев назад, насколько мне известно, – отвечал Владимир, сосредоточившись на экране. – С мужчинами иногда такое случается, – он говорил таким остывшим, притупившимся голосом, будто ни к мужчинам, ни к людям вообще не имел никакого отношения.

– Не со всеми, – шепнула Таня, когда фильм уже начался.

Неприятная новость выбила ее из колеи. На минуту девочка потеряла бдительность. «Вот невезуха – вырвалось», – пронеслось у нее в голове.

– Да, не со всеми, – кивнул Широков. По его сероватому лицу мелькали цветные тени, будто он смотрел на фейерверк или огромный аквариум с подсветкой. – С некоторыми случается что похуже.

Хуже – это воспитывать чужого ребенка? Но разве они с Владимиром чужие? Таня знала его с детства. Он не был частью семьи, но и гостем – тоже. Ему не нужен был особый повод, чтобы позвонить ее родителям, чаще всего – отцу. У Владимира тогда были вечные деловые вопросы к нему. Поэтому, переехав к Широкову, девочка не почувствовала, что закончился один этап ее жизни и начался следующий, хотя Владимир пытался сделать вид, что так и есть. Когда Таня расспрашивала его о работе с отцом, он отвечал скупо и без интереса:

– Твой отец работал в те годы над книгой, – отвечал Широков.

– Что за книга? Роман? – Татьяна ожидала прочитать в нем послание от ушедших родителей. Она уже видела перед собой пророческие строки утешения, будто ее отец и мать давно собирались в последний грозный путь. Фантазия девочки разошлась до того, что она уже угадывала фразы из еще непрочитанной книги.

– Трудно сказать, – был ответ.

– Что ты имеешь в виду?

– Твой отец тогда был одержим идеей создания универсального жанра, понимаешь? И роман, и новелла, и поэма, и все на свете – в одном флаконе или – ироничнее – под одной обложкой. И даже не пытайся спрашивать, о чем была книга! Это невозможно пересказать.

– Но тебя заинтересовала идея? – прищурилась девочка.

– Немного, – вздохнул Владимир. Он не любил проявлять любопытство. – Мой договор с твоим отцом был скорее актом милосердия, чем деловой сделкой. Пока он работал, твоя мать содержала семью. Она не справлялась. Ты не помнишь, но вы беднели с каждым днем.

– Так чем все закончилось? – настаивала девочка.

– Черновиком, доделать его твой отец не успел.

– А что черновик?

– Неразбериха. Больше похоже на бред сумасшедшего, чем на прозрение.

– И где теперь рукопись?

– Где-то в бумагах, дома или в офисе, я не помню.

– Как же так?! Пять лет назад тебе следовало… в память об отце… – слезы сдавливали Танино горло, будто она тонула.

– Послушай, у меня не похоронное бюро. И я не веду колонку некрологов. Шедевр твоего отца провалился бы – хватит!

Крапивина уставилась на экран, поджав губы. Все вокруг ее раздражало. Через несколько рядов от них сидела шумная компания, то и дело хохоча и весело переговариваясь. Таня испытывала непреодолимое желание подойти к ним – и наорать, чтобы они умолкли, провалились – на ум девочке приходили все более грубые выражения. Фильм ее тоже раздражал, дразнил. Ей не нравилось наблюдать за тем, как большая часть сгинувших героев чудесным образом оживает. Чтобы для этого не требовалось – все равно это слишком просто.

Повернуть время вспять – этой идеей жила Крапивина последние годы. Каждое утро между сном и явью она думала, что проснется, и мать позовет ее завтракать. Но просыпаясь на самом деле, девочка оказывалась в квартире Широкова, уютной, мягкой, как пряничный домик. Владимир готовил для Тани, собственных детей у него не было, и ежедневная повинность еще была ему в новинку. Он даже как будто старался. Но у его стряпни был странный, искусственный вкус, будто это корм для людей от инопланетного производителя. Наверное, он тайком подсыпает подопечной витамины для бодрого настроения и блестящих волос. Заглядывая каждый раз в свою тарелку, Таня представляла себе бегущего по весеннему лужку рыжего спаниеля с весело высунутым языком. Но ничего не поделаешь: либо эта еда, либо готовь самостоятельно. Крапивина умела немного и иногда готовила дома, помогая матери. Но кухня Широкова ее отпугивала. Особенно – редкая коллекция столовых ножей, которыми ни разу не пользовались. Может, он откармливает ее, чтобы потом съесть?

Девочка часто воображала, что опекун просто похитил ее у заколдованных им родителей. И однажды она соберется с духом и сбежит обратно домой, где ее встретят живые и счастливые отец и мать. Таня часто представляла Широкова скрытым злодеем и радовалась его разоблачению. На подсознательном уровне она его ненавидела. Он был главным доказательством случившейся трагедии. И чуть ли не ее причиной. Где его собственные дети, что он опекает других? Его одиночество, замкнутость притянула к нему Таню, украв у семьи, как мощное гравитационное поле черной дыры срывает с близлежащий планет внешний покров.

Владимир засмеялся, что-то в фильме его позабавило. Крапивина не улыбнулась ни разу, будто ее насильно заставляли смотреть. В голове девочки промелькнула сцена из книги «Заводной апельсин». Она ощущала те же крепления на веках. Так ее заставляли смотреть на все вокруг.

Пошли титры, включили свет. Широков быстро засобирался, подгоняя обездвиженную подопечную. Чутье его никогда не подводило. На выходе из зала их нагнал не известный Тане человек и судорожно поздоровался. Широков замер, как соляной столб, не желая помочь взволнованному собеседнику.

– Добрый день, Владимир Павлович. Я узнал вас… – знакомая формулировка, первая строчка заклинания.

Домой Широков и Крапивина вернулись с новой рукописью. Пока Владимир вел машину, девочка рассматривала неразборчиво написанную фамилию на листке, приклеенном к флешке.

– Не пожалел отдать, – скорбно заключила девочка, будто держа в руке ампутированный палец.

– А, неважно, – отозвался Владимир.

– А вдруг его книга тебя впечатлит? – у Тани в последнее время развилось желание выступать адвокатом и добрым ангелом-хранителем для всех обездоленных.

– Это еще не книга, – парировал Широков. – Это лишь пересыпанный словами вордовский файл. Книги делаю я.

– Что ж ты их тогда так не выносишь?

– Не имеет значения, что мне нравится, главное – что нравится читателям. Я должен прислушиваться к их желаниям. Читатель всегда прав.

– Чья это цитата? – поморщилась девочка. – Зачем ты тогда взялся за книгоиздание?

– У меня были связи в этой сфере.

– А у этого человека связей нет, – Таня спрятала допотопную флешку – послание в бутылке, осколок цивилизации – в бардачок, громко хлопнув дверцей.

Когда они вошли в квартиру, было еще только семь вечера. Хватит времени на просмотр еще одного киношедевра. На этот раз Таня устроилась перед экраном одна. Теперь срежиссированные и смонтированные события буду разворачиваться на экране компактного китайского планшета, а звук поступать по проводам точно в ушные перепонки.

Широков занялся своими скучными делами. Таня представляла, что он – чернокнижник-колдун, для прикрытия притворяющийся издателем дорогих книг не для всех. Уж точно не для себя самого. По его отношению к рукописи, по выражению лица во время чтения невозможно было угадать, будет она опубликована или нет. Хотя именно во время чтения лицо Владимира приобретало хоть какой-то эмоциональный оттенок. Ко всей остальной жизни ему удавалось относиться с холодным уважением, будто он гулял по бесконечному заставленному экспонатами музею.