Игнатьев, стараясь не задеть балки --'..как бы не рухнули, -- стал вылеаать из своего угла. От контузии в ушах звенело, голова была тяжелая, ватная. Он напрягся, выпростал тело из-под, комьев земли и щебня, огляделся. Перекрытие обвалилось только у одной стены, и в образовавшуюся дыру светило солнце. Игнатьев сообразил: сторона блиндажа, обращенная к немцам, уцелела, значит, можно двигаться, не опасаясь, что заметят. Он подобрался к Морозюку с Мамедом, Прижатые упавшими под тяжестью нескольких шпал нарами, они лежали друг на друге. Мамед лицом к стене, Морозюк -- к Игнатьеву.
-- Потерпите, -- сказал Игнатьев. Он нашел среди балок поломанную слегу, осторожно вытащил ее, всу пул перед головой Морозюка под нары. -Я поднимать буду, вы тоже толкайте, -- сказал он.
Встав на четвереньки, Игнатьев подлез под слегу, натужился и, дрожа от напряжения, стал подниматься. Упираясь руками, ему помогали Морозюк и Мамед. Нары затрещали, балки на них подались наконец, и вначале Мамед, потом Морозюк выскользнули из западни. Втроем они тихо, чтобы не поднимать пыли, опустили обломки и потом долго сидели на полу, обессиленные: шпалы были тяжелые.
-- Шо робить будемо, Мыкола Якыч? -- первым пришел в себя Морозюк.
-- Ты, брат, -- сказал Игнатьев, -- откапывай вход. Руками, сверху и укромно, тишком. Нам надо наших видеть, знак им подать, что живы.
Морозюк сразу полез к выходу, заворочался там.
-- Мамед, -- сказал Игнатьев, -- я винтовки откопаю, ты патроны ищи. Только с балками осторожно, не нарушь, увидят немцы...
Оптический прицел игнатьевской винтовки был раздавлен, у винтовки Морозюка перебило ложу. Игнатьев снял с нее прицел для своей.
От входа вывалился Морозюк, в глазах его было смятение.
-- Тамочки, тамочки! -- шептал он, показывал назад. До них донеслись выстрелы, крики. Игнатьев сунулся к выходу и в узкой щели, проделанной Морозюком, увидел сбегающую с холма Зину и снежный вихрь от пуль у ее ног, между камней...
Зина сама вползла в лаз, который они втроем, срывая ногти и сдирая пальцы, успели откопать. Правое плечо ее телогрейки было разорвано в клочья и почернело от крови.
-- Господи, живой! -- прошептала она, увидев Игнатьева, и затихла.
Игнатьев рванул, не расстегивая, крышку Зининой сумки, она отлетела, он выхватил вату, бинты и, едва Морозюк, разорвав на Зине гимнастерку, обнажил ее плечо, стал плотно перевязывать рваную синевато-красную рану.
Зина подняла веки, глаза были сухие, подернутые сизой пленкой.
-- Зачем вы так? Под пулемет? -- тихо сказал Игнатьев.
-- Какой пулемет?.. -- повела она глазами. -- Это не пулемет. Это он... Я видела... Опять он.
-- Кто?
-- Немец, снайпер... Он вылез из снега, тут, на горке, -- ресницы ее дрогнули.-- Я видела его...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, -- я посмотрю, а ты шапку на винтовку надень, в дыру ему покажи, понял?
-- Ясно, -- подтвердил Морозюк. Игнатьев полез по балкам к люку.
-- Давай, -- кивнул он Морозюку, подтянулся, собираясь выглянуть, но доска, в которую Игнатьев вцепился, вывернулась, и он полетел вниз.
Морозюк, однако, успел приподнять над блиндажом винтовку с шапкой. И, едва сделал это, все услышали недалекий выстрел. В шапку ударила пуля, и она, сорвавшись со ствола винтовки, отлетела.
-- Була у солдата добра шапка, -- сказал Морозток. Зине становилось хуже. Она шептала бессвязно и жарко.
-- Хлопчики, -- разобрал Игнатьев, -- умру я...
Мысль Игнатьева работала теперь четко. Рассчитывать на помощь Тайницкого пока не приходится, идти на жертвы было бы для комбата преступлением. Са"йое большее, что мог предпринять сейчас Тайницкий, -- это вызвать огонь артиллерии по немецким пулеметам, чтобы безопаснее было выбираться из блиндажа. Но разве знает Тайницкий, кто уцелел в блиндаже?
Не окажись Зины в блиндаже, они сидели бы тут и до вечера, и хоть до следующего утра. Теперь ожидание становилось недопустимым. В соперничество с Игнатьевым вступила сама смерть, она неумолимо и непрерывно подкрадывалась к раненой, и он обязан, он должен если и не опередить, то сделать все, что может и даже не может для этого. Но что? Что?
Внезапно Игнатьеву живо и ясно, как в озарении, представилась вся картина происходящего -- и ближайшие окрестности со всеми перепадами высот и ни-.чнн, и позиции противников с их дзотами и дотами, хо-дами сообщений, ячейками, окопами, и сами немцы, прильнувшие к оружию, стереотрубам и биноклям для того, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох и остаться в живых.
Как он мог, как он посмел забыть о длинной гряде, закрывающей этот блиндаж от немцев? Недавняя слабость и бессмысленность этой позиции обернулись вдруг совсем иной -- сильной, разумной, спасительной стороною, сот он, выход из положения! Соломинка, за которую надо цепляться, последний шанс, единственная надежда!
Игнатьев мысленно обежал взглядом эту гряду --, так же, как и на рассвете: слева направо и справа налево, и раз, и два, и еще раз. Да, она достаточно высока, и можно, если только быстро, уйти. Вот кинуться направо, и она укроет, спрячет, защитит, она выведет к соседнему полку, к его ближайшей траншее!
Остается этот снайпер... Он, конечно, тут, на гряде. И его не сбросишь со счетов: два выстрела со вскидки и два попадания, это не Морозюк, у которого из двух два не всегда получаются. Видно, снайпер что надо Неужели опять qtto Бабуке?
А если он там не один?.. Соломинка...
-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, вытягивая из-под капюшона свою шапку, -- повтори, теперь от входа и когда я сигнал дам.
-- Ясно, -- сказал Морозюк. Игнатьев снова полез к амбразуре.
Рыскать^биноклем по длинной, с километр, глубоко заснеженной гряде -пустое дело, быстрей на иголку в стоге^ сена наткнешься, чем тут хоть малый подозрительный след обнаружишь. Игнатьев решил начать с середины гряды. В момент выстрела Зина заметила снайпера перед блиндажом, на гребне, и, упав за камень, потеряла его из виду. Пока что задачка простая: осмотреть как следует этот участок.
Игнатьев подтянул к себе винтовку, сунул патрон в патронник, установил прицел на дальность, благо утром пристреляв это проклятое место, и, устроившись по удобнее чтобы сызнова не грохнуться ненароком вниз, стал наблюдать. Главное -- не медлить, но и не спешить. Не спешить и не медлить. Разберись-ка! Игнатьев старался настроить себя на спокойный лад, психоз -плохой помощник. Когда действуешь легко, непринужденно, вроде бы с настроением -- все лучше по лучается.
