Услышав выстрел, Морозюк и Мамед кинулись к Игнатьеву:
-- Чего там?
-- Для порядка, -- объяснил Игнатьев.
Немцы обстреливали правый фланг батальона, как по часам, ровно пять минут. Это был упорный, непрерывный налет, по одному небольшому участку. Казалось, немцы засекли очень важную цель и решили разнести ее в клочья. Несколько многоствольных минометов, перекликаясь и соперничая в скорости и вое, обрушили на этот участок из-за темнеющего на горизонте леса столько металла, огня и грохота, что Тай-мицкий переполошился, подумав, не вздумают ли немцы после такой подготовки атаковать.
-- Что у вас?! Эй, Петрухин! Что вы там?! -- стараясь перекричать шум взрывов, неистово и недовольно орал Тайницкий в трубку, будто виновником случившегося был не противник, а командир третьей роты, подвергшейся обстрелу. Петрухин отвечал, но Тайницко-му не было слышно, и он продолжал спрашивать, при-I крывая трубку ладонью: -- Чего? Чего?
Грохот оборвался так же неожиданно, как начался, и в тишине одиноко повис громкий возглас Тайницкого:
-- Чего?!
Пораженный тишиной, комбат чертыхнулся, недоуменно оглядываясь, -- что, мол, стряслось? -- и снова прилип к трубке. Теперь он молчал, слушая объяснения! Петрухина, и Зина заметила, как затрепетала огромная его рука. Лицо комбата побагровело.
-- Сейчас приду сам... -- прохрипел он.
-- Ну что, товарищ майор? -- забеспокоилась Зина..
Тайницкий, опустив голову, стоял над телефоном, не отвечал.
-- Товарищ майор! -- окликнула Зина.
-- Собирайтесь со мной, -- глухо откликнулся Тайницкий. -- Снайперов наших накрыли...
-- Каких снайперов?.. Тайницкий дернулся нервно:
-- Кричать зачем? Игнатьева нашего. Собирайтесь, -- кратко приказал Тайницкий. -- Быстрее! -- нахмурился он, видя, что Зина не двигается.
-- Я сейчас.
Тайницкий поднял с полу ее сумку.
-- Идем! -- прикрикнул он, нахлобучивая шапку. -- Бинтов здесь много? -- он потряс сумкой.
-- Да, а что?.. -- взяла у него сумку Зина.
-- А то! -- отрубил Тайницкий и пошел к выходу.
-- Может быть, не накрыли? А, товарищ майор? -- бросилась за ним Зина.
Тайницкий шел быстро, в траншеях ему, большому и широкому, было узко, он протискивался боком, обдирая полушубок об острые выступы и камни, видно, не замечая этого. Когда кто-нибудь встречался на пути и приветствовал его, Тайницкий буркал "да, да", продолжая идти напролом, и тому ничего не оставалось, как либо вжиматься в стенку траншеи, уступая дорогу свирепому комбату, либо семенить впереди, чтобы юркнуть в первое попавшееся ответвление.
-- Товарищ майор, -- взмолилась Зина, -- что
было-то?
-- Петрухин говорит: били по его третьему взводу, только с недолетом. А там блиндаж этот с ребятами...
-- И... попали? -- задохнулась Зина. Тайницкий встал, развернулся в траншее, будто раздвигая ее плечами.
-- Послушайте, Зина, -- сказал он с укоризной, ---вы медицинская сестра. Медицинская!
Смущенный и растерянный, Петрухин сбивчиво объяснял Тайницкому, что произошло. Докладывая, он надоедливо переспрашивал: "Ясно? Понятно?"
Тайницкий слушал, осторожно приподнявшись над бруствером окопа и рассматривая в бинокль скат холма перед собою, темные, неровные пятна воронок от немецких мин, заляпавших неглубокий снег, и молчал. Тайницкий видел: блиндажу досталось крепко, и если ребята живы еще, то долго ли продержатся, придавленные шпалами и землей, а может, и раненые? Он посмотрел на часы, сплюнул, негодуя и на то, что светит солнце, и что нельзя ни собой, ни кем другим рискнуть, отправив сию минуту к блиндажу, и что Петрухин ничего не может подсказать толкового и вообще все получилось скверно, безобразно, ужасно.
-- Стой, стой! Куда? -- вдруг закричал Петрухин, испуганно показывая за спину Тайницкого. Оглянувшись, комбат увидел Зину. Не рядом, не с застывшими огромными глазами. Она была уже там, там, внизу, на скате холма, на открытом скате, видная не только ему и Петрухину, но и всем, со всех сторон.
Слева, из-за высоты, оголтело и быстро затарахтел немецкий пулемет, и всем сразу стало ясно, что немцы стреляют по Зине, и все рванулись в ту сторону, прижавшись к передним стенкам окопов, и, вытянув шеи, прилипли глазами к маленькой фигурке, мелькающей среди камней.
Пулемет тарахтел долго, и пули то взбивали фонтанчики снега перед Зиной или позади нее, то ударялись в камни и с визгом разлетались в беспорядке.
-- Петрухин! -- дернулся Тайницкий. -- Что же это?.. Как ты допустил?
Петрухин закричал ближнему пулеметному расчету, чтобы открывали ответный огонь, и оттуда вынеслась лихорадочная очередь, но немецкий пулемет продолжал грохотать, потому что был скрыт высотой, и снежный вихрь закружился вокруг Зины.
-- А, черт! -- заорал Тайницкий.
Но тут случилось то, чего ожидали и чего все боялись. В нескольких шагах от разрушенного блиндажа с последним выстрелом, прилетевшим из-за высоты, Зи-па упала. Словно ударилась о невидимую преграду.
В куче земли, завалившей вход в блиндаж, Петрухин увидел вдруг черное отверстие, его раньше не было.
В глубине блиндажа чувствовалось движение. И еще! увидел Петрухин, вздрогнув, что Зина боком, не поднимая головы, медленно подползает к серой каменной глыбине.
Оберст вызвал майора Вульфа и приказал обеспечить гауптмана минометной поддержкой -- по его указаниям и по мере надобности. Хунд был настолько предупреди телен и любезен, что предоставил Отто для отдыха свою землянку, переселившись после обеда к Вульфу, сам разбудил гауптмана в пять часов утра и, неся его саквояж, прошествовал, сгибаясь в три погибели, впереди по траншее до места, откуда саперы проложили ход к позиции снайпера.
Когда они подошли, солдаты заканчивали работу. Оберст осторожно скользнул по ним узким лучом электрофонаря. Стекло было зеленоватое, и луч был зеленоватый, призрачный. Один солдат, коренастый, широкоплечий, с длинными, как у гориллы, до колен, руками ловко и сильно вырубал лопатой мерзлую землю, аккуратно сгребал ее в ящик.
-- Сразу видно сапера, -- похвалил Отто. -- Молодец, отлично работаешь!
Солдат выпрямился, оберст осветил его лицо -- оно было худое, землистое, как в тине. На Отто из-под косматых седых бровей уставились неестественно большие, продолговатые, зеленые глаза.
