Она не чувствовала, как мать гладит маленькой ладошкой по спутавшимся розовым кудрям и шепчет негромко что-то своё... Тихие слова падали в отчаяние и умаляли его, разбавляя боль целительным сном.
Теперь пойдёт всё, как надо, как должно идти. Единственная дочь останется рядом. Род Нора не прервётся. ...
Главный врач города был уже немолод. Невысокий седоватый мужчина, с обширной лысиной под котелком, видел, наверное, столько же вёсен, что и старшая Нора. Он был сух, неразговорчив и нелюдим, но дело своё знал хорошо и город гордился его клиникой; слухи о чудо-докторе достигали дальних стран, откуда не раз наезжали жаждущие исцеления. Доктор Эван не отказывал никому. И умирали у него очень немногие.
В городе вообще последние лет двадцать умирали в основном лишь от старости.
Ныне доктор пил чай на веранде в компании с хозяйкой Нора. Невесёлый это был чай, полный горестной тоски. Эван-младший, племянник, перспективный молодой человек, подающий надежды студент и счастливый жених, упал вчера с яблони. Понравились ему яблоки, выспевшие на высоте, решил нарвать для невесты, скромной Амалии. Подломилась сухая ветка, сбросила вниз, на выложенную камнем дорожку, на один из наземных фонарей, освещавших сад в ночное время...
Вот он, рок. И великое искусство дяди не спасло.
Старшая Нора молчала. Что тут ещё скажешь... Судьба.
За ошибки молодости приходит расплата. Рано или поздно, но она приходит всегда.
Старшая Нора отставила чашечку и положила ладонь на руку доктору Эвану, утешая... хотя как тут утешишь? Время не пощадило кисть, когда-то белую, с ровными ухоженными ноготками, а ныне - обтянутую пергаментом сухой кожи, увитую тёмными венами, со старческими узлами на некогда тоненьких пальчиках... Доктор вздрогнул от прикосновения, поднял голову. И в безмолвии взглядов вновь натянулась, зазвенела упругой струной давняя горькая связь, одарившая когда-то обоих терпким вкусом запретных плодов.
Долгий отчаянный крик вспорол тишину. Это Марта встала на пороге, Марта, узнавшая страшную весть, Марта, переставшая быть Мартой навсегда. Она кричала и кричала, а затем, в безумии своём, бросилась к стенам и стеллажам. Фиалки полетели на пол, с хрупаньем раскалывались керамические горшки. Еле удалось утихомирить сумасшедшую, водворить в комнату, привязать к кровати. А она всё хохотала, хохотала, хохотала, не умея остановиться. И кричала, кричала, кричала:
- Я не Марта, я не Марта, я не Марта!
'Морта,- молчаливо соглашалось зеркало, терпеливо отражая метавшуюся по кровати безумицу.- Морта'...
Старшая Нора долго собирала разбитые цветы. Пересаживала, пыталась выходить. Получалось у неё не очень хорошо. Фиалки на веранде слабели, цветоносы покрывались ржавыми пятнами, облетали, а за ними загнивали и отмирали корни. Смерть неотвратимо распространялась по дому, захватывая всё новые и новые жертвы. Словно вспышка дочернего безумия не исчезла бесследно, но тяжелыми волнами расходилась теперь от эпицентра по всему дому, накрывая всё живое удушливой агонией.
В город пришёл мор.
Какое-то новое поветрие, не знакомое науке старого Эвана. Умирали мужчины, умирали женщины, умирали дети. Наконец установлена была причина: болезнетворный яд несли подземные воды, питавшие колодцы и главную реку города. Обезвредить яд не удавалось, хотя поиски противоядия велись и днём и ночью. По указанию врачей горожане искали новые источники, свободные от яда. Находили, но мало и далеко. А отравленные засыпали алхимическими препаратами и забрасывали землёй.
Город погибал, задыхаясь в лихорадочном жару.
И тогда доктор Эван вспомнил о виденном когда-то в далёкой юности: о саде дома Нора, огромном саде, заполненном фиалками и с единственным старым деревом в глубине. Корявый ствол, свидетельствовавший о нелёгкой жизни, встал перед глазами ясно и чётко, как на мгновенной фотографии. И там, возле ствола, среди вылезших наружу громадных корней...
... Родниковая вода была чиста и хрустальна. В тишине, стоявшей над садом и деревом, она струилась совершенно бесшумно. Три истока питали родник, три говорливых водопадика, сбегающие по могучим корням. Доктор Эван педантично исследовал каждый, методом, изобретённым когда-то им же самим.
Старшая Нора безмолвно стояла рядом. Она держала на руках крошку Десиму, плоть от плоти своей, дочку обезумевшей Марты и похороненного год назад Эвана-младшего. Год прошёл в жарком сумасшествии, целый год мелькнул как единый выдох. Оглянись, и ужаснёшься ненасытной быстротечности времени. Если ещё не утрачена способность оглядываться, конечно...
Доктор Эван не замечал малышку и, по правде говоря, не видел хозяйку. Он обнаружил яд! Один из маленьких истоков нёс в себе хорошо знакомую взвесь, и взвесь эта, вливаясь в общее русло, уходила под землю, к городу, .
Надо перекрыть смертоносный ключ! Уничтожить его, извести, засыпать. Доктор Эван торопился в клинику, - поделиться открытием с коллегами, организовать спасение. Он не видел, не мог видеть, как старшая Нора аккуратно перенесла несколько горшков с фиалками в комнату утратившей разум дочери. Туда, где сошедшая с ума Морта легко разобьёт их...
Мягонькие пальчики гладили листья, и лепестки цветоносов тянулись за ними, не желая расставаться. Маленькая Деси охотно возилась с бабушкиными цветами. В её по-детски пухлых ладошках словно бы светилось жаркое солнышко, питавшее растения не хуже живой воды из хрустального источника. А старшая Нора спешила передать наследное мастерство.
Отравленный ключ окружили фиалки, крепкие и мощные. Не многие из них могли похвастаться долговечностью. Как один из учеников Эвана, прививший себе смертельную болезнь, чтобы испытать спасительное лекарство. Мор отступил, но он будет возвращаться раз за разом, меняя обличия. Война, наводнение, эпидемия... Год за годом будут откупаться от бедствий люди. Кто чужими жизнями, а кто и своей. Пока не исцелена причина...
Каждый новый день неумолимо вёл старшую Нора к финальной черте. Подрастёт Деси, и подарит жизнь собственной крошке. Вместе они уж как-нибудь присмотрят за скорбящей разумом Мортой.
И за городом.
