Это не мы спасаем мир. Это мир нужно спасать от нас…

Юлия Славачевская

Не трудно спасать любимую девушку от дракона.

Трудно любить, если она сама — дракон!

NN

Пять лет назад…

— Мама! — горько плакала в колени красивой женщине девочка-подросток, лежа на кровати и вздрагивая всем телом. — Они постоянно дразнятся! Никто из мальчиков даже не смотрит в мою сторону!

— Девочка моя, — ласково гладила по белоснежным волосам дочь женщина, — просто не пришло еще твое время. И они не видят твоей красоты…

— Красоты? — подняла опухшее от слез лицо девочка. — О какой красоте ты говоришь, мама? Я толстая, страшная, — она дернула себя за прядь длинных волос, — у меня дурацкие космы! Даже цвет какой-то седой!

— Это цвет чистоты, родная, — попыталась успокоить ее мать, откидывая с лица дочери прилипшие прядки. — Все поймут это, когда придет время!

— Да, какое время, мама! — вспылила девочка, отталкивая ласковые руки и садясь на кровати. Она подтянула к себе колени и обняла их, склонив голову. — Когда это время наступит — я уже умру!

— Это тебе так только кажется, — заверила ее женщина. — Просто надо потерпеть немного…

— Сколько? — покосилась на нее девочка. — До самой старости? А с кем мне дружить?

— А ты придумай себе друга, — предложила мать. — Придумай, надели его всеми желаемыми качествами и дружи с ним. И даже если он будет с тобой лишь в мечтах, зато обязательно будет рядом. Всегда.

— Да? — шмыгнула носом дочь, задумываясь над этими словами. — Тогда пусть его будут звать Грегори… — и погрузилась в свои мечты.

— Спи, мое солнышко, — с любовью улыбнулась ей женщина, вставая и подходя к двери. — Просто помни, что, когда ты будешь придумывать своего друга — и он, и ты будете расти и взрослеть вместе. Кого бы ты хотела видеть с собой рядом, когда вырастешь?

Но дочь уже была от нее далеко, встречаясь со своим новым и надежным товарищем…

Наши дни…

— Чур я спереди! — плюхнулась я на переднее сиденье машины, опередив маму. Капризно надула губы: — Можно, папочка?

— Зоя, — укоризненно сказал мне отец, скрывая улыбку за кажущейся строгостью, — ты уже взрослая девушка, почти невеста, а все еще ведешь себя как ребенок.

— Но тебя же это устраивает? — сделала я несчастные глаза. — Можно я еще побуду твоей маленькой девочкой?

— Во-первых, — нравоучительно сказал папа, усаживая улыбающуюся маму сзади и садясь за руль сам, — ты и так всегда останешься моей маленькой девочкой. А во-вторых, пора уже взрослеть, дорогая…

На этом месте я быстро сунула в уши наушники и отключилась. Папа мог говорить бесконечно и витиевато, переключаясь с одного предмета на другой. Зная своего любимого родителя, сейчас он начнет лекцию о моем поведении, а закончит мировыми проблемами, в которых если не прямо, то косвенно будут виновата я. Потому что я не хотела взрослеть. И — да-да! — все неприятности в мире исключительно от моего незрелого поведения. Даже экономический кризис. Видимо, банкиры и властьимущие тоже не могли этого пережить и постоянно выпускали из рук вожжи, сильно расстроившись этим фактом.

Пока папа сел на любимого конька и заодно и за руль машины, чтобы доставить нас на дачу, я решила подремать, удобно свернувшись на переднем сиденье и, как обычно, проигнорировав ремень безопасности. Хорошая музыка убаюкивала, навевая сладкий сон.

Поспать я любила. Потому что во снах я встречалась с Грегори. И ему было абсолютно наплевать на мой лишний вес, непрезентабельную внешность и на все остальное, исключая меня в целом.

Вот и сейчас, не успев сомкнуть веки, я перенеслась на лесную поляну, где меня ждал друг детства, выросший за эти пять лет в красивого мужчину. Черные вьющиеся волосы, голубые глаза, смотревшие на меня с любовью. Мужественные черты лица, мускулистая фигура. Честно слово, я постоянно завидовала сама себе.

Но сегодня что-то пошло не так, как всегда.

— Зоя! — бросился ко мне Грегори, хватая за руку. — Хорошо, что ты пришла! Я тебя должен предупредить….

— НЕ-Е-Е-ЕТ! — выдернул меня из сна жуткий крик мамы.

И страшный удар. Боль. Полет. Снова боль. Где-то рядом очень жарко. Темнота. Забвение. Никого рядом.

— Зоя, — кто-то звал меня издалека, — пора приходить в себя. Давай, соберись…

Я с трудом приподняла весящие целую тонну веки и снова их закрыла. Потому что обсчиталась. Каждое весило по тонне, не иначе.

— Зоя, — голос стал настойчивей, — не ленись. Открой глаза!

Новая попытка. И в приоткрытые щелочки ударил солнечный свет.

— Вот умница, — похвалил меня голос, — давай еще чуть-чуть.

— Пить, — разжала я губы, ощущая себя саксаулом и верблюдом одновременно. То ли горбатый жрал колючки, то ли колючки плевались в верблюда. А может, все сразу? Самочувствие было — умри и сделай себе проще.

По моим губам прошлись влажной губкой.

— Почему… — с трудом выговорила я. — …мое лицо…

— Поранилась ты, деточка, — наклонилась надо мной женщина в белом халате, — в аварии сильно поранилась…

— Где… мама? — прошептала я. — Папа? — и по тому, как она отвела глаза, поняла. Поняла, что осталась совсем одна на этом свете, который сразу стал мне не нужен.

После того, как разум осознал чудовищную потерю, заболела душа и тело выгнуло в пароксизме боли и муки.

— Не-е-ет! — вырвалось у меня. — Не хочу! — и снова боль. Темнота. Беспамятство.

— Зоя! — пробивался ко мне родной голос. — Зоя! Держись! Я приду!

Но мне было уже все равно.

Я не помнила, как меня лечили. Не помнила ничего. Сознание отказывалось воспринимать окружающее, чтобы не столкнуться с новой порцией боли. Меня лечили, кормили, таскали на процедуры, но я в этом вроде бы и не участвовала.

Единственный раз, когда меня удалось вырвать из этого состояния — это когда сняли бинты с моего лица.

— Не все так страшно, — уговаривал меня молоденький врач в зеленой униформе, пока я тупо смотрела на обезображенное лицо. — Все эти шрамы со временем можно убрать пластикой. Правда, для этого нужны деньги…

Для этого в первую очередь были нужны силы. А сил не было. Не было сил смотреть на то, что осталось от достаточно миленького личика. Один жуткий рубец пересекал висок, затрагивая уголок глаза и краешек губ, отчего лицо стало похоже на карикатурную маску Пьеро. Еще один пересекал переносицу уже горбатого носа. Причем этот орган осязания еще был и свернут на сторону, как у старого опытного борца или боксера.

— У вас делают эвтаназию? — это все, на что меня хватило. А зря. Потому что меня тут же спровадили к психиатру, где выяснились мои суицидальные наклонности во всей красе, и мне выписали горсть ежедневных лекарств, которые я благополучно смывала в туалет.

Потом я простыла на каком-то из сквозняков, гуляющих по коридорам городской больницы. И умудрилась получить не много ни мало — воспаление легких. И меня уже перевели в обычную палату.

— Где ж мне взять такие деньжищи-то? — плакала Мария Ивановна, одна их моих соседок по палате. Вообще-то ей полагалась лежать в кардиологии, но там, как всегда, не было мест даже в коридоре. — Откуда у меня на пенсии такие деньги? Да и зачем мне новое сердце?

— Ну, может кто откажется? — успокаивали ее товарки, совсем не веря в свои слова. — Ну бывает же такое? И бесплатно… Ты, главное, на очередь встань, а там уж видно будет…

И я задумалась. Возможно, хоть что-то от моей жизни останется хорошее. Дождавшись поздней ночи, я тихо подошла к постели Марии Ивановны и тронула ее за плечо.

— Что такое? — приподняла голову женщина. — Что случилось?

— Возьмите мое сердце, — присела я на краешек ее кровати. — У меня только лицо уродливое, а сердце должно быть крепким. Я согласна вам его отдать.

— Да что ж ты такое говоришь? — всплеснула руками соседка, оглядываясь на спящих. — Ты ж молоденькая совсем! Тебе еще жить и жить!