В уме у него начало складываться нечто вроде исторического процесса – нам с вами, всегда знавшим, что такое история, этого не понять; и это было лишь одной из многих идей, которые он постиг благодаря жестокому, бесчеловечному явлению под названием цивилизация. И когда это случилось, он, разумеется, перестал быть истинным варваром.

Рынок Элламона под тростниковым навесом, занимавшим половину площади, к вечеру затихал. Угасающий свет ложился чешуйками на просыпанные томаты, тюк сена, растоптанную ботву. Человек с корзиной за плечами перестал кричать, перевел дух и ушел в переулок. Метельщица оставляла в пыли завитушки и следы собственных босых ног. Мужчина с граблями тащил за собой растущую кучу мусора.

Толстяк у опорного шеста в углу рынка вытер потную лысину и стал ковыряться в усах, где, вопреки его стараниям, вечно застревали хлебные крошки, кусочки яблочной кожуры, а теперь еще и прилипло что-то. На широком с заклепками ремне, опоясывающем его потрепанную красную юбку и нависший над ней живот, висели длинные ключи.

Рядом на земле сидели рабы в железных ошейниках. Локти, колени и позвонки старика выпирали под сухой и сморщенной, как многократно переписанный пергамент, кожей. У молодой, лет двадцати, женщины в серых лохмотьях голова была завязана грязной тряпкой, под которой виднелся уродливый рубец. У нее были короткие желтовато-белые волосы, похожие цветом на козье масло, и узкие голубые глаза. Она раскачивалась, обхватив свои потрескавшиеся ступни. Третьим был подросток с золотистой кожей темнее его спутанных волос, с синяками на руке и костлявом бедре. Он сидел на корточках и тер свою цепь листом, зажатым в мозолистых пальцах.

На доску, к которой были прикреплены все три цепи, внезапно упала тень.

Работорговец и женщина подняли глаза. Старик спал, привалившись плечом к шесту, мальчик продолжал свое дело.

Человек, отбрасывавший тень, был высок, темнокож, мускулист, с выступающими наружу жилами. Его щеку пересекал длинный шрам, из-под кожаной сетки между ног выбивались волосы. Медные браслеты звякали на лодыжках поверх широких босых ступней. На цепочке вокруг пояса с одного боку висел меховой кошель, с другого – нож в меховом футляре. Татуированную руку между плечом и локтем охватывал, врезаясь в тело, еще один медный браслет, с шеи на грудь свешивался позеленевший бронзовый диск. Пыльная коса, завязанная другой кожаной тесемкой, за день наполовину расплелась и болталась над мощными плечевыми мышцами. Оглядев трех невольников, он почесал нос. Черный ноготь большого пальца говорил о недавней драке, в остальные, коротко подстриженные, въелась несмываемая траурная кайма. Ладони загрубели почти не меньше подошв. Он потянул носом и сплюнул в тут же обволокшую плевок пыль.

– С утра, значит, остались? То, что негоже? – Голос у пришельца был хриплый, легкая усмешка выражала презрение.

– Девушка умеет стряпать на западный лад, да и для другой работы сгодится, если подкормить ее малость. – Торговец положил руку на живот, точно сдерживая его неудержимый напор, и прищурился. – Ты ведь уже был здесь утром? И торговался?

– Я только проходил мимо. В торг не вступал.

– Посмотреть приходил, стало быть. Бери девку: она белокожая, страстная, чистоплотная, и нрав смирный.

– Врешь.

– Так покупаешь или нет? – продолжал торговец, будто его и не прерывали. – В этой чистоплюйской крепости от рабов нос воротят – и не потому, что соболезнуют этим несчастным. Я о своем товаре забочусь, чтоб ты знал. Кормлю каждый день и каждую луну вожу в баню, не то что некоторые. Нет, – он снова вытер лоб мясистой рукой, – они просто думают, что рабы – слишком большая роскошь для их горных высот.

Коричневая девочка в отрепьях, с ежиком на недавно остриженной голове и грудками как две горстки песка, подбежала к ним и выдохнула, показывая что-то завернутое в листья:

– Драконье яйцо! Вот-вот проклюнется, только что из загона двумя милями выше нас. Всего за серебренник…

– Ступай прочь, – бросил торговец. – Думаешь, я никогда не бывал в знаменитой крепости Элламон? В прошлый раз мне целое лукошко хотели всучить и клялись, что детеныши обогатят меня, когда вырастут. – Он хотел оттолкнуть девочку, но та увернулась и обратилась к высокому мужчине:

– Драконье яйцо!

– Серебренник за драконье яйцо – цена хорошая. – Высокий потыкал пальцем то, что лежало в листьях. – Но это вот растет на деревьях у Фальтского водопада. Драконье яблоко называется. Если подержать такой плод неделю на солнце, переворачивая его каждый день, он станет похож на семя крылатого чудища…

– Вот, значит, как это делается? – Торговец хлопнул себя по пузу ладонями.

– …только ты черенок оторвать забыла, – договорил высокий. – Ступай.

Девочка, отбежав, оглянулась – не на мужчин, а на женщину с волосами не длиннее, чем у нее, хотя намного светлее. Та по-прежнему раскачивалась, тихо бормоча что-то.

– Стало быть, места вокруг Элламона тебе знакомы, – сказал торговец, колыша живот в руках. – Как твое имя?

– Горжик. У меня и другие есть, но сейчас они мне ни к чему. Я часто останавливаюсь в горных селениях, как прославленных, так и нет – на день, на неделю, на месяц – и Элламон для меня ничем не отличается от сотни других городишек в пустыне, горах или джунглях. – Он снова окинул взглядом рабов. – Откуда они?

– Старик – не знаю. Он у меня остался от прошлой партии – куча домашних рабов и он. Дрыхнет все время. Парня взяли в каком-то набеге на южные земли, это варвар из джунглей под Вигернангхом… – Торговец ткнул Горжика пальце, в грудь. – Оттуда же, откуда твоя астролябия.

Тот вздернул кустистую бровь.

– Ну, я ж вижу. Звезды у тебя на тарелке из южных широт, а узор по краю такой же, что был на ножном браслете у парня – мы его сняли, конечно.

– Что он такое делает? – осведомился Горжик. – Хочет протереть цепь насквозь?

– Я ему дал пинка пару раз, а он знай свое. Ничего, не протрет – всей его жизни на это не хватит.

Горжик толкнул мальчика коленом в плечо.

– Что ты делаешь?

Тот, даже не поднимая глаз, тер дальше.

– Он что, дурачок?

– А женщина, – не отвечая, продолжал торговец, – из мелкой крестьянской провинции где-то на западе. Когда-то ее вроде бы захватили разбойники из пустыни. Она сбежала, добралась до самого Колхари и торговала собой на пристани, но в гильдию не вступала, и ее снова забрали в рабство. Лакомый кусочек, отборная, вот только никто ее не берет.

Глаза женщины широко раскрылись. По ней прошла дрожь, и она заговорила пронзительно, обращаясь будто не к Горжику, а к кому-то стоящему позади него и чуть сбоку:

– Купи меня, господин! Забери у него! Он едет в пустыню и хочет продать меня там. Знаешь, что делают там с рабынями? Я уже побывала там и не хочу больше. Пожалуйста, купи…

– Сколько хочешь за парня? – спросил Горжик.

Женщина осеклась на полуслове, сощурила глаза, опять передернулась и уставилась куда-то перед собой. Девочка с фальшивым яйцом, стоявшая поодаль, пустилась бежать.

– За него-то? Двадцать серебренников и твою астролябию – уж больно работа тонкая.

– Пять монет без астролябии. Хочешь сбагрить такой товар – корми и мой их получше. На будущей луне войдет в силу императорский налог для тех, кто перевозит рабов из одной провинции в другую. Если собираешься с ними в пустыню…

– Три имперских золотых, и забирай всех. Парень, ясное дело, из них самый лучший. В Колхари я за него одного выручил бы три монеты с портретом императрицы.

– Тут не Колхари, а горная крепость, где платят горские цены. А три раба мне без надобности. Даю за парня десять железяк, только чтоб ты заткнулся.

– Тринадцать и астролябию. Тринадцать монет без нее не могу взять, боги почитают это число несчастливым…

– Даю двенадцать без астролябии: дюжина у богов слывет счастливым числом. Хватит тебе мелочиться…

Но торговец уже возился с ключом у доски, отпирая замок.