Ананьевна родилась на Украине в 1933 году, село Кунев Хмельницкой области, на границе с Ровенской. Совсем недалеко г. Острог, древняя культурная и политическая столица западной части Украины после падения Киевской Руси. Даже первопечатник Фёдоров напечатал там одну из своих первых книг на славянском языке. Тут рядом и Почаевская лавра и древний Изяслов, к его району и относился Кунев.
Вообще, их посёлок считался еврейским местечком, хотя тут жили и украинцы, и поляки, но евреев, наверное, было больше. Две синагоги, две школы – это, вроде, до Революции, тут же и польский костёл, и православная церковь РПЦ. Её отец, Ананий Сладковский, был высокого роста, сторонник коммунистического пути развития, прогрессивный во всех отношениях человек. В детстве он дружил с Николаем Островским, который родился в соседнем селе Вилия, и их родители были очень близки, вроде бы даже родственно. По общему мнению, мама Анания, кормила грудью Николая Островского, так как у его матери не было молока после его рождения.
Но потом семья Островских уехала в Шепетовку, где Николай стал революционером. И лишь в двадцатых они вновь встретились, когда Островский служил пограничником. Дело в том, что в Куневе была погранзастава, так как после неудачной для советских республик войны 20-21 годов граница между Польшей и СССР установилась как раз за огородом Сладковских, границей было русло речки Вилия. Первое письменное упоминание о селе относится к 1462 году. А до войны там располагался 20-й Славутский пограничный отряд НКВД. Причём вплоть до начала ВОВ. И Николай Островский, будучи комсомольским работником, несмотря на травмы после ранения, часто принимал участие в боевых операциях вместе с ЧОНовцами и Пограничниками Изясловского района против контрабандистов и белополяков. Ну, а Ананий Сладковский, будучи колхозным активистом, занимался агитацией за светлое будущее, так их пути вновь сошлись.
Но Островского, в конечном итоге, перевели на работу в другой регион, сперва в Киев, потом уж и в Москву, когда он уже стал писателем.
Ананий до ВОВ был председателем колхоза, советская власть процветала и пользовалась всё большим авторитетом. Но война сломала мирную жизнь, сломала много судеб, что уж говорить о миллионах погибших.
Уже в самом начале ВОВ в начале июля Кунев, как и все окрестности, был оккупирован немцами и менее чем через месяц началось планомерное уничтожение евреев села. Убивали и стар и млад, в этом деле большую роль играли украинские националисты из вспомогательной полиции. Многих закапывали живьём вместе с мёртвыми, особенно малых детей. Говорят, земля ещё долго шевелилась в месте, где были казнены евреи Кунева и присыпаны наспех. Вероятно, так долго умирали дети, лежавшие между трупов, и у которых там ещё был какой-то воздух. Ведь трупов было так много, их сваливали в беспорядке в разных позах, так что кислород какое-то время присутствовал в этой братской могиле. А маленькие детки держались за руки своих убитых матерей, братьев и сестёр, бабушек и дедушек. А где-то там наверху слышны были крики «Слава Украине-Героям Слава», «Украина понад усе», «Коммуняку на гиляку»…
И эти лозунги разносились по всей Украине, над тысячами мест казни мирных граждан, лишь за то, что они были евреями, русскими, поляками….
В конечном итоге, мало кому из евреев Кунева удалось спастись. Но вот одна, пожалуй, свершено чудесная история всё же есть.
Вот, что поведал один из спасшихся:
«Уже в августе 1941 года в Куневе оккупанты и полицаи «решили еврейский вопрос» массовым уничтожением. Когда начали выгонять еврейские семьи из домов и гнать по улице к заранее вырытым рвам у еврейского кладбища, в доме Костинбоймов услышали крики и стенания. Мама Сара сразу поняла, что происходит, и успела сказать: «Сынок, убегай». Давид укрылся в огороде, а вся семья – родители, сёстры, как и практически всё еврейское население Кунева, погибла от рук палачей. Евреев ещё гнали на расстрел, а оккупанты и некоторые соседи уже грабили их дома. Немецкий офицер по достоинству оценил музейную ценность коллекции ножей шойхета и прихватил их… После двух суток блуждания по окрестностям Давиду, наконец, повезло: его взял в помощники дед Захар – так он себя назвал, – перегонявший стадо скота на восток, якобы для нужд немецкой армии. По имевшемуся у него соответствующему документу, невесть откуда полученному, Захара с его стадом пропускали патрули оккупантов. Уже в декабре 1941 года мудрому Захару удалось вместе со стадом каким-то ему одному известным путём перейти через фронт, после чего, оставив подпасков и стадо советским властям, Захар снова ушёл через линию фронта в тыл к немцам. Тогда Давид только догадывался, а после войны узнал, что дед Захар был связан с партизанами. В конце концов он был схвачен и расстрелян оккупантами.
В милиции, куда попал 15-летний подпасок, Давид сказал, что у него родственники в Чкаловской (ныне Оренбургской) области, и его туда отправили. В глухом колхозе разыскал Ривку, единственную из сестёр, оставшуюся в живых, потому что ещё до войны вышла замуж, жила у мужа в Шепетовке и вместе с ним оказалась в эвакуации в этой глуши.
До 1943 года Давид жил и работал в колхозе, в 16 лет стал трактористом, а в 17 уже был призван как доброволец. Он несколько раз был ранен, но возвращался в строй и прошёл боевой путь через болота и леса Белоруссии, через Прибалтику, Восточную Пруссию и закончил в Кенигсберге. Война запомнилась многочисленными смертями фронтовых товарищей, сожжёнными деревнями и еврейскими местечками Белоруссии, сожжёнными и вырубленными садами, заброшенными пашнями»
Ананьевна прекрасно знала и Давида, и его историю чудесного спасения, она часто пересказывала её дома, детям. И каждый раз повторяла: если бы не стадо коров, им бы не пройти линию фронта. Для кого-то это, наверное, покажется странным, но, кто имел дело с коровами, тот прекрасно знает, что рядом с ними не пропадёшь.
А в народе вообще ходили рассказы, что-то стало коров было непростое. Намекали, мол, это были дрессированные коровы, считай, боевое подразделение. Они спокойно подходили к немецким разведгруппам, которые останавливали на дорогах на мотоциклах, или к небольшим отрядам. А при сближении с ними получали команду от пастуха, и мощные быки буквально затаптывали ничего не подозревавших солдат, наваливаясь на них со всех сторон. Говорят, идея пришла в голову кому-то в НКВД после испанской войны, где советские добровольцы, воины-интернационалисты, видели быков в различных уличных стычках.
«Что и как было – тут уже вряд ли можно узнать», – так думали все, кто знал тогда об этой чудесной истории.
Сам Давид Костинбой стал директором школы, защитил докторскую диссертацию, а после распада СССР эмигрировал в Израиль, там уж, вероятно, и умер.
Так что у нас есть просто факт того, что два человека прошли гигантское расстояние, мимо вражеских войск и перешли линию фронта через несколько месяцев спустя, этот факт исторически подтверждён и никем не оспаривается.
Жизнь Ананьевы с начала войны перевернулась, их семья сумела спрятать несколько односельчан еврейской национальности, при этом, по заданию партии, сам Ананий остался в селе, он держал связь с партизанами. И сам чуть было не был расстрелян сперва немцами, потом бандеровцами. Была расстреляна бабушка Ананьевны, тёща, мама жены Анания Михайловича. Хоть она формально не была еврейкой, но была очень близка с евреями и пыталась их спасать. Звали её Софья. В очередной из немецких рейдов в селе, она заступилась за каких-то односельчан, оскорбила немцев, за что её тут же расстреляли.
Но самое страшное, что после освобождения села Анания долго проверяло НКВД, он даже был заключён под стражу на несколько месяцев. Его подозревали в сотрудничестве с националистами. И лишь после вмешательства бывших красных партизан он был освобождён и с него сняли все подозрения. Но при этом так и не восстановили в должности.
Сама хозяйка из-за войны и жизни в оккупации так и не закончила среднюю школу, а тут ещё, хоть отец и был на свободе, но стал простым колхозником. Были ещё младшие братья и сёстры, поэтому дальше было не до школы.
