Триместр шел своим ходом, ускоряясь все быстрее и быстрее. Еще только три недели до каникул! Дэррелл поверить не могла, что время пролетело настолько быстро.

Теперь она прикладывала больше сил к учебе и дважды занимала пятое место по еженедельному списку успеваемости. Гвендолин была единственной, кто постоянно находился в самом конце. Даже Мэри-Лу переползла на одно или два места повыше. Дэррелл задавалась вопросом, как Гвендолин, получив дома свой табель, намеревается убедить родителей, что в конце триместра была на первых местах во всем. Поскольку в табели обязательно отразят все ужасные отметки Гвендолин.

Однажды Дэррелл сама спросила ее об этом:

– Гвендолин, а что твои мама и папа скажут, когда увидят твой табель и то, как плохо ты работала в классе? – с любопытством спросила она.

Гвендолин совершенно опешила от такого вопроса:

– О чем ты – какой мой табель? – спросила она.

– Ей-богу, ты что, понятия не имеешь, что за табель? – удивилась Дэррелл. – Слушай, я покажу тебе один из моих старых. У меня есть предыдущий, из моей прежней школы. Мне пришлось его взять, чтобы показать мисс Поттс.

И продемонстрировала отчет Гвендолин, которая в невообразимом ужасе уставилась на табель. Что! Список всех предметов, с их оценками и положением в списке успеваемости, да еще комментарии по поводу обучения! Гвендолин легко могла представить некоторые из таких примечаний насчет нее!

«Французский. Очень плохо и неприлежно».

«Математика. Совершенно не старается. Нуждается в дополнительных занятиях на каникулах».

«Подвижные игры. Отвратительно. Нет никакой физической подготовки и умения работать в команде».

Ну и так далее. Несчастная Гвендолин. Вышло так, что ни на секунду она не задумывалась о том, что ее плохие отметки и нерадивость в учебе будет отмечены подобным образом и показаны родителям. Она бессильно опустилась на стул и посмотрела на Дэррелл.

– Но, Гвендолин, ты что, никогда прежде не получала табель о своей успеваемости? – снова удивилась Дэррелл.

– Нет, – уныло произнесла Гвендолин. – Никогда. Я же говорила, что никогда не ходила в школу до того, как попала сюда. Меня учила только моя гувернантка, мисс Уинтер, но она никогда не составляла табелей, разумеется. Она всегда говорила мамочке как хорошо я со всем справлюсь, и мамочка доверяла ей. Я не знала, насколько я отстаю, пока не очутилась здесь.

– М-да, сдается мне, что твои родители будут жутко потрясены, когда увидят твой табель! – без всякого сострадания отозвалась Дэррелл. – Наверное, он будет самым наихудшим во всей школе. Представляю, как тебе будет стыдно за свои россказни маме и мисс Уинтер в середине триместра, ну, когда ты с табелем вернешься домой перед каникулами!

– Да я просто порву его! – с жаром выпалила Гвендолин, понимавшая, что не вынесет родительского удивления, разочарования и гнева, едва те ознакомятся с табелем.

– Не сможешь, – возразила Дэррелл. – Его высылают по почте. Ха-ха! Я вот весьма рада тому, что дома тебя выведут на чистую воду. Мэри-Лу рассказала мне парочку тех идиотских сказок, которые ты скормила своей маме и мисс Уинтер на дне посещения. Поразительное тщеславие – ведь ума у тебя не больше, чем у мыши, но ты и им нечасто пользуешься!

Гвендолин потеряла дар речи. Как смеет эта Дэррелл разговаривать с ней подобным тоном? И КАК СМЕЕТ эта Мэри-Лу пересказывать другим подслушанные ею слова, когда Гвендолин разговаривала со своей мамочкой? Противная, лживая, отвратительная малявка! Да она рада должна быть, что хоть кто-то с ней общался. Вот возьмет она любимую авторучку Мэри-Лу и хорошенько по ней потопчется! Или вот.. или вот… О, нет числа тем вещам, которые она проделает над этой чудовищно неблагодарной Мэри-Лу!

«И еще это после того, как я дружила с ней!» – злилась Гвендолин. – «Какое вероломство! Ненавижу ее».

Затем она переключилась на мысли о своем табеле. Она боялись лишь одной мысли о том, что отец его прочитает. Именно поэтому он и отослал ее в пансион, сказав, что она ленивая, тщеславная и самодовольная. Он также добавил еще несколько ужасных слов. Гвендолин пыталась забыть про них, но они все равно время от времени всплывали в памяти

Она могла бы сказать неправду, которая ей больше нравилась, могла сочинить все, что взбрело в голову – но если в примечаниях к отметкам будут стоять такие слова как «нерадивая, легкомысленная, безответственная, высокомерная, глупая» – слова, которые, как она и сама знала, она заслуживала, все ее бахвальство и выдумки ничего не будут стоить.

«Осталось всего две или три недели», – лихорадочно соображала Гвендолин. – «Получится ли у меня улучшить мой табель за эти пару недель? Я должна попытаться! Ну почему я не знала, что у других были какие-то школьные табели? Мне следовало учиться чуть прилежнее. А сейчас я просто буду вкалывать, как на каторге!»

И, к немалому изумлению мисс Поттс, и не менее грандиозному удивлению мадемуазель, Гвендолин взялась за учебу! И училась! Корпела над книгами. Писала бесчисленные сочинения и переписывала их наиболее аккуратным почерком. Стала самой внимательнейшей во всем классе.

– Что это с Гвендолин? – спросила мисс Поттс у мадемуазель. – Я начинаю думать, что у нее хоть на чуть-чуть – просто на капельку – прибавилось ума!

– И как я, – подтвердила мадемуазель. – Глядел бы кто на ее упражнения по французскому! Только одна ошибка! Того прежде с Гвендолин не случалось. Словно начала с нового стебля.

– С нового листа, вы хотели сказать, – поправила мисс Поттс. – Ну-ну, иногда и такие чудеса случаются. Вот и Дэррелл стала заниматься усерднее, а уж Салли Хоуп словно подменили. И Мэри-Лу будто очнулась от сна с тех пор, когда прыгнула в бассейн. Хотя случай с Гвендолин – самый поразительный из них. Она вчера написала для меня вполне сносное сочинение, и всего шесть орфографических ошибок. Обычно их минимум двадцать. Придется написать ей в примечаниях «может соображать» вместо «совсем не разбирается в предмете!»

Гвендолин не слишком нравилось прилагать все силы к учебе. Дэррелл посмеялась над ней и растрезвонила всем, почему произошла такая перемена в нерадивой Гвендолин:

– Она не хочет, чтобы ее родители узнали про то, о чем она наплела им с три короба в середине триместра, – рассказывала она. – Ведь так она поступила, Мэри-Лу? Это результаты твоего хвастовства, Гвендолин. Раньше или позже тебе бы пришлось расплачиваться за свои враки.

И Мэри-Лу тоже смеялась. Сейчас она стала более дерзкой, впрочем, только когда Дэррелл или Салли были рядом. Гвендолин смотрела на девочку волком. Маленькая гнусная лицемерка!

Шанс отплатить Мэри-Лу у Гвендолин выпал на следующий же день. Она зашла в общую комнату, где никого не было, а в шкафчике Мэри-Лу лежала ее драгоценная перьевая авторучка*! Гвендолин уже как-то раз видела ее.

* Во времена описываемых событий весь рукописный текст писался чернилами с помощью перьевых ручек. Обычно это был деревянный стержень с металлическим раздвоенным наконечником, и для написания слова приходилось аккуратно макать перо (наконечник) в чернила. Перьевая авторучка, в том виде, в котором она дошла до нас – с корпусом вокруг заправляющегося резервуара с чернилами – существовала еще с конца XIX века, но все равно оставалась дорогим аксессуаром и до мировых войн, и после. Шариковые ручки на тот момент только появились, были дороже перьевых, и из-за несовершенства самого изобретения часто протекали. Широкое распространение шариковые ручки получат примерно через десять лет после выхода этой книги. Для сравнения: в 1945 усовершенствованная шариковая ручка, обещавшая не протекать в кармане, стоила, в переводе на наши цены, 180 долларов (138,5 фунтов), а самая недорогая перьевая авторучка – около 29 долларов (22 фунта). Примечательно то, что стоимость в 1945 году недорогой перьевой ручки составляла примерно полфунта, или десять шиллингов – и именно эту сумму родители выдали девочкам на расходы в течение триместра в школе Башни Мэлори.