– Ну а дальше что было? – сыщика рассказ попутчика очень заинтересовал, он ждал продолжения в надежде продлить удовольствие от дорожной беседы.
– Дальше, Владимир Андреевич, всё. – сказал Захаров к разочарованию сыщика. – Через месяц срок обучения у господина Лю закончился, и он, забрав свою свиту, отбыл на родину. Я же остался со знаниями, которые успел перенять у господина Чжэня: что-то знаю об их целебных отварах, что-то умею в иглоукалывании, но нигде не достиг полного понимания и мастерства. Поэтому и хочу отправиться в Китай, чтобы постичь то, что не смог или не успел.
– Любопытная история, – сказал Филатов. – Ежели удастся вам свою мечту осуществить – выполните одну просьбу, сделайте одолжение.
– Всё, что смогу, Владимир Андреевич. Очень постараюсь.
– Пусть господин Чжэнь вам карту человека нарисует с точками, куда следует тыкать, чтобы его обездвижить. Желательно тоже с пояснениями по-русски. – Сыщик улыбнулся, но заметив смятение собеседника, поспешил его успокоить: – Я шучу, уважаемый доктор. Не принимайте близко к сердцу.
– Хорошо, – с заметным облегчением выдохнул Захаров. – Я, по правде сказать, совершенно не уверен, что мне удастся продолжить обучение врачебному искусству. О том, как узнать их боевые тайны, даже помыслить не могу.
– Матвей Никанорович, а как вам удалось завести столь солидную клиентуру? Пробиться в круг денежных тузов могут только доктора с именем, как я полагаю
– О, Владимир Андреевич, это оказалось самым лёгким – мне даже делать ничего не пришлось, – улыбнулся доктор. – После отъезда китайцев слава великого врачевателя в нашем доме перешла ко мне. Скоро стали захаживать друзья и родственники дворника, кухарки, мальчишек на посылках. Практики у меня было хоть отбавляй – ваш недуг мучит многих. Я был только рад. Оттачивал и совершенствовал свои умения, проводил наблюдения, пытался что-то улучшить или изменить, но безуспешно, если говорить откровенно. Метод старого Чжэня не терпит новшеств. Так через своего конюха обо мне узнал один из богатых купцов и однажды за мной приехал его роскошный экипаж. Уехал я в волнении прижимая к груди свой простеньких саквояж с иглами, а вернулся в полном смятении, пряча в кармане пиджака чек на немыслимую тогда для меня сумму. Довольно скоро я обрёл имя. Маститые коллеги с презрением отзывались о никому не известном выскочке, но больному человеку нужно избавление от страданий, а его давал я, а не слава и авторитет известных имён. Да что мы всё обо мне? Позвольте и у вас кое-чем поинтересоваться?
За окном была сплошная чернота, изредка и лишь на миг разгоняемая жёлтыми пятнами путевых фонарей. Мерный стук колёс нагонял дремоту, особенно после почти бессонной ночи. В такт ему позвякивали ложечки в стаканах с чаем, которые попутчикам принёс на какой-то станции услужливый проводник – есть всё-таки своя прелесть в вагонах первого класса, оправдывающая их стоимость. Владимир Андреевич полулежал на мягком диване, с точностью выполняя указания доктора. На веки наваливалась тяжесть, но сыщик считал, что уснуть сейчас будет невежливо по отношению к Захарову, который терпеливо рассказал ему свою историю, отвечая на все вопросы, поэтому Филатов сказал:
– Спрашивайте, уважаемый Матвей Никанорович.
– Вы не хотели браться за дело, которое предложил господин Морозцев? Оно показалось вам неинтересным?
– Не хотел, вы правы. Думаю, там и впрямь ничего сложного. Хотя купеческий мир – дело такое: снаружи всё чинно и благопристойно, за исключением каких-нибудь экстравагантных чудачеств отдельных купцов, происходящих единственно из-за избыточного богатства. А что происходит там внутри, за закрытыми дверями домов или служебных кабинетов, в их умах и душах – страшная тайна. Русское купеческое сообщество видится таким же загадочным и закрытым орденом, как пресловутые масоны.
– Отчего же? – доктор очень удивился такому суждению.
– Поразмыслите сами. Крупнейшие купеческие фамилии, да и династии рангом пониже почти сплошь происходят из старообрядцев. Вдумайтесь – это сторонники религии, которую преследуют почти триста лет, которая балансирует на грани от полного уничтожения её адептов до выдачи им кое-каких послаблений, делающих жизнь хоть немного похожей на жизнь обычных подданных. И в этих условиях они нажили миллионы. Конкуренцию им могут составить лишь выходцы из еврейских либо немецких фамилий. Чтобы человек обычного православного вероисповедания пролез на самый верх этого золотого пантеона, он должен быть очень знатным дворянином, владеющим обширными землями. Вот так.
– Никогда об этом не думал, – потрясённо сказал доктор. – И Савелий Трофимович из староверов будет… А может и пропавший Ушаков? Не скрыта ли там, действительно, какая-то тайна.
– Падки вы на таинственное и непознанное, Матвей Никанорович. Как ребёнок, – с улыбкой покачал головой Филатов. – Секреты свои у них, наверняка имеются. Возможно, что и в большом количестве, да только нам их никто не раскроет. А что до поиска Устина, то дело и впрямь, скорее всего, заурядное. Отыщется за день или два. Просто господину Морозцеву что-то от него срочно надо, вот купцу и не терпится парня увидеть.
– Савелий Трофимович объяснил же, зачем Ушакова ждёт. Ничего сверхъестественного в их делах, как будто, нет.
– Начнём с того, что Савелий Трофимович вряд ли нам даже полуправду сказал. Такое уж это сословие, ничего не попишешь – деньги любят тишину. Но раз обещал – отыскать нужно. Я хоть и не купец, но слово своё ценю не хуже купеческого.
– Полагаете, что не сам Устин его волнует, а, прежде всего денежные вопросы?
– Думаю, что так. Этого загадочного Ушакова он, конечно, живописал с лучших сторон, расхваливал, но прямо сейчас Савелию Трофимовичу какой-то меркантильный интерес ближе, как я полагаю. Возможно, даже тот, о котором он нам рассказал. Ну этот, про их дела с Цыгановым, а, может, и совсем другой.
– Печально, если так. Получается золотой телец важнее человека. Я надеюсь, что господин Морозцев о пропавшем знакомом прежде всего печётся, переживает за компаньона, а не дела свои через него обстряпать хочет, – вздохнул доктор.
– Вы, Матвей Никанорович, хороший и благородный человек. Идеалист и романтик, уж простите за такое наблюдение. А людьми из круга господина Морозцева движут жадность и тщеславие. Это не обязательно плохо, просто они так живут. Исключения, конечно, бывают, но они крайне редки и уж точно не относятся на счёт нашего с вами заказчика – богатейшего промышленника империи. Сколько я с купеческим сословием дел не имел – всегда эти два качества оказывались во главе угла, – твёрдо сказал Филатов.
В купе на некоторое время воцарилась тишина, едва прерываемая обычными звуками вагонной жизни. Сыщик уже начал клевать носом, как Захаров вдруг сказал:
– Пожалуй, вы правы, Владимир Андреевич. Тут и спорить не о чем.
– Ну и хорошо, что не о чем, – ответил Филатов поудобнее устраиваясь на диване, чтобы поскорее заснуть.
– Историю я вспомнил. Как раз про купца и тщеславие. Смертельно опасный порок, оказывается. Поведать?
– Сделайте милость, – Владимир Андреевич потёр глаза, отгоняя сон.
– Я тогда медицине только учился и помощником у одного врача подрабатывал. Практиковался. Так вот наставник мой лечил одно семейство. Глава его тоже купцом был, правда не крупным – второй гильдии. Лавку держал. Торговал скобяными изделиями и ещё чем-то, сейчас не вспомню. Люди они с женой достойные, поведения чинного, да и дети тоже. У всего околотка пользовался купец уважением, да и в торговом сообществе репутацию имел отменную. И вот дожил он до юбилея – шестьдесят лет. Солидный возраст, но здоровья был крепкого, поскольку жизнь вёл размеренную и пагубных страстей не имел. Решила тогда купеческая гильдия ему награду у городского начальства выхлопотать за многолетние труды. Прямо к юбилею и успели – медалью на красивой, атласной ленте купца пожаловали. Растрогался старик чуть не до слёз, говорил, что не стоило ради него утруждаться, но по всему было видно, что доволен и горд страшно. А через две недели вызвали нас с доктором к нему домой, только поздно было, пора было батюшку вызывать. Еще через два дня «Вечную память» пропели.
