– Зачем Вам этот проект?

– Он в первый же месяц принес мне около двадцати миллионов долларов.

– И Вы чувствуете себя при этом более ценным?

– Да, да, я помню, я ценен просто потому, что есть. Стен поморщился, как часто делал на приеме у психолога.

– И все-таки, когда я что-то достигаю, ощущение, что я ценный и меня можно любить, значительно ярче, ну, или оно просто есть.

Стен думал, глядя в затылок шофера о том, что сегодня психотерапевт опять удивил своими вопросами. Пожалуй, эта способность к неожиданным вопросам заставила Стена, перебравшего к тому моменту, с десяток специалистов, остаться с этим мозгоправом. Стен хорошо запомнил тот день. Ему уже казалось, что невозможно найти врача, который, если уж не поможет, то хотя бы не будет бесить. Психологи, с которыми он уже встречался, все, как один узнавали его, начинали одновременно лебезить и выставлять высокую, на их взгляд, цену. Назначали пилюли, которые он уже пробовал и, которые не помогали. Этот же спокойно сказал:

– колес не назначаю, но с потенцией помогу. Это было в лоб и в точку. Первые приемы Стэн устраивал свои обычные проверки, но спустя какое-то время стал чувствовать себя учеником средней школы, а терапевта – учителем, которые заранее понимает, какую проделку задумал шалопай. Сейчас только в кабинете мозгоправа и, пожалуй, в моменты действительно восстановившихся оргазмов, Стэн чувствовал себя собой и в безопасности. За последние полгода они обсудили много глубоких тем, о которых Стен, будучи человеком, крайне недоверчивым не думал, что будет делиться с посторонним мужиком. Интересно, его партнеры в Совете директоров тоже рассказывают своим мозгоправам о том, что все чаще всплывает в памяти момент, когда они с пацанами запихивали жабу в рот соседской дурочке и как накрывает волна стыда, которого он, как он считал абсолютно хладнокровный бизнесмен, никогда не испытывал.

И в эти моменты он чувствовал себя ничтожным, грязным мальчишкой и спасали только разработанные вместе с тем же терапевтом психологические опоры: он вспоминал свои активы, как будто вырастал вместе с тем, как в памяти всплывал дом в Тоскане. «У меня есть яхта». Больше, только у Абрамовича, и то ее отобрали у него и он козел, бормотал Стэн, глядя в затылок шофера, совершенно при этом, не обращая внимания на красивые вечерние улицы, подсвеченные иллюминацией и не замечая, что уже минут десять их машина мчится по встречной полосе безлюдной улицы, а на встречу на полной скорости несется грузовик.

Машина взорвалась не сразу. Сначала под красивой иллюминацией разнесло в мелкие щепы нос Бентли, Стен вылетел из машины под колеса грузовика уже без сознания, нелепой, размахивающей конечностями куклой. Водитель, которого Стен по своей педантичности заставлял пристегиваться, так и остался в безносой машине с кровавым от мелкого стекла лицом. Машину закрутило в одну сторону, грузовик в другую, они почти одновременно загорелись и уже остановились, когда взорвался бензобак Бентли, заглушив грохотом крики еще живого водителя грузовика. В темный воздух взлетели части машин и, окрестности осветило высокое пламя.

***

Позвонили, когда Степан уже собирался спать. Вернее, сидел на краю дивана и водил пальцем по разводам на лакировке столика рядом. Интересно, правда, что женщинам тяжелее, чем мужчинам строить карьеру? Если бы я был женщиной, то все сложилось бы по-другому? Я не был бы следователем? Вспомнилась школа милиции и девчонки, которые учились с ним в группе. Сообразительные были почти все из трех, ха-ха. Конечно, мало было девчонок. Такой уж вуз, зато да, все дельные. Вот Надежда… бегала правда неважно, но в дедуктивных методах расследования всем было далеко до нее. Надо, кстати позвонить ей… И тут раздался телефонный звонок.

– Авария! Коротко сообщил Нико – сотрудник Степана.

– И? При чем тут я?

– Стен Левандовский и его шофер насмерть.

– Черт! Еду! Куда?

Левандовский проходил свидетелем по делу, о котором у Степана болела голова последний год. Ограбление с двойным убийством банкира и его жены под прошлый Новый год. Дело было громкое, потому что банкир был еще и политиком. Тех и других Степан недолюбливал, как впрочем, и журналистов, которые из-за этого дела одолевали его регулярно. Вернее одолевали то они пресс-службу управления, а те, в свою очередь чуть ли не ежедневно дергали Степана. Все эти новомодные штучки – формирование позитивного образа органов, открытость перед населением и прочие, чтоб они провалились. Открытые органы – это бред, считал Степан. Органы должны находиться внутри, в тепле и сытости, потому органы внутренних дел так и называются. Никто не выставляет свои органы на всеобщее обозрение. Преступления не должны широко и постоянно выноситься на рассмотрение общества. Страшные происшествия должны шокировать, пугать, у людей не должно пропадать ощущение, что такое происходить не должно не при каких условиях, оговорках и допущениях. Но если события, с которыми сталкивается Степан, ужасные, кровавые, иногда необъяснимые в своей жестокости будут во всех подробностях представать перед обычными людьми, к ним привыкнут. А это будет страшнее самих событий: если мужчины и женщины, матери, сестры, учителя и врачи привыкнут и у них притупится чувствительность к тому, что не должно быть. Тогда людям конец. Степан слишком хорошо знал, как влияет общение с преступниками на его коллег, да и по себе это ощущал. Чтобы расследовать преступление надо понять ход мыслей логику нарушителя. Когда делаешь это постоянно, в какой-то момент эта логика становится понятной и преступления оправданы с этой точки зрения. Сначала личные ценности и установки вступают в конфликт с пусть даже условным принятием преступных умозаключений. Но, видимо, человеческая психика, не терпящая расщепления, вынуждена для своей сохранности уложить всю существующую реальность хоть в какую-то общую структуру. И в какой-то момент понимаешь, что свои и преступные установки уже не так уже и далеки. А вся эта открытость помешает выполнять работу. Врачи и психологи же не выносят в открытый простор течение болезни своего пациента. Они работают в тишине и конфиденциальности.

***

В темное время животное в нас становится сильнее: обостряется обоняние, слух. В темноте виднее предметы не заметные днем. Пепел – днем серый, в темноте похож на белый снег. «Не верь глазам своим» бормотал Степан себе под нос.

– Чего? Нико, чуткость и внимательность которого, бывало, очень помогала следствию, в обычной жизни казалась Степану излишней.

– Да, ничего. Ты никогда не думал, что нам приходится чуять слишком много неприятных запахов? – Только запахов? Нико засмеялся. Чуйки их, в прямом и переносном смысле, были вынуждены развиваться. Порой, правда, Степана охватывал страх, что развитие это направлено только в одну сторону: преступлений, смерти, лжи, ненависти. При первой встрече, он сначала замечал: в какие моменты человек лжет, где боится, что пытается скрыть. Потом оставалось только понять что конкретно и размер бедствия. Ведь для одного сбить человека автомобилем – небольшая ошибка, а для другого проехаться без билета – преступление.

Почему запах горелого тела называется сладким? Не побоялся же кто-то когда-то так о нем сказать. Да, это в точку, но только после нескольких вызовов на сгоревшие трупы выражения сладкие встречи, сладкие воспоминания хочется сформулировать по – другому. У Степана даже вопрос официантов «будете сладкое» вызывал отвращение.

***

Горло першило, ноги, казалось, весили тонны, не передвигались, начали болеть колени и раздражение привычно подкатывало. Света знала, что сейчас оно будет нарастать, захватывать все тело, превращаясь сначала в злость, приличную такую, социально допустимую злость, которую разрешено демонстрировать в спортзале, или бизнесе. Потом она превратиться в бешенство, в ярость, соберется где-то в горле до сильного желания закричать, выплеснуть ее, освободиться. Она никогда не шла дальше – ярость оставалась в горле, растворяясь по мере того, как, не смотря на мучения, Света продолжала бежать, наматывая метры. Она ненавидела бег всегда. Но он был действенным инструментом, выравнивал эмоциональный фон. Она считала себя эмоциональным человеком, чувствительным, эмпатичным. Могла сопереживать людям, чувствовала искусство и природу. Но была и другая сторона – с той же силой, что испытывала восторг, восхищение, низвергалась в пучину грусти, безысходности, взрывалась возмущением. И бег, сколь труден он не был, одновременно выравнивал, гармонизировал Светлану. Сейчас это было необходимо. Лишь на прошлой неделе она рассталась с очередной надеждой на то, что способна жить вместе с другим человеком. Поэтому ее кроссовки с силой втаптывали в асфальт разбитые надежды и боль. Все было предрешено с самого начала. Что за бред было думать, что какой-то другой, совершенно чужой человек почему-то может войти в жизнь другого взрослого человека и совместное существование будет ярче, богаче, дарить тепло, любовь и поддержку? Это все теория психологических учебников. Если гормоны не позволили людям привыкнуть к дурацким проявлениям друг друга, к запахам, слабостям и недостаткам в первые три месяца, то потом уже ничего не поправишь. Семейная жизнь – это работа! Расскажите это инстаграму. Если это такая тяжелая работа, что на другую работу не остается сил и энергии, то зачем она, эта работа? Света всегда отдавала себе отчет, что ее настоящая работа занимает если не самое, то одно из главных мест в голове и сердце. Она любила и ценила своих близких, готова была при необходимости сделать для них все, но то, что работа – это не просто деятельность, которую прекращает после восемнадцати часов, а сама жизнь, в этом Света не обманывала ни себя, ни других. Это была одна из причин разрыва. Очередного. Не первый раз ее обвиняли в том, что ее страсть – работа, а не человек рядом. Ну и нафиг. Значит, поеду на конференцию. Зазвонил телефон – не буду брать, опять разборки. Ну, уж нет, не во время бега. Посыпались сообщения. – Ну конечно, это же срочно! Выяснить, не взяла ли я случайно его футболку. Еще сообщение. Ну, сейчас я отвечу. Остановилась, достала из наручной сумки телефон. Писала давняя коллега, просила разрешение дать номер Светы знакомому следователю. Нужна была консультация психолога. Все-таки главное правило, которое ее не подводило никогда – будь честной с самой собой и тогда все будет замечательно. Ведь если честно – эта ее попытка свить милое гнездышко – с самого начала была обречена, не из-за партнера, а из-за того, что она попыталась соврать самой себе будто эти отношения важнее ее работы. Ну, конечно же, можно дать мой телефон. Это же не для личного знакомства, а для работы. Да еще и следователь. Интересно в чем там дело? Она уже сотрудничала с полицией. Из-за того, что дело было резонансным, потом ее еще долго одолевали журналисты. Да и сейчас нет, нет, да и позвонит какой-нибудь борзописец, видимо у них общая база данных. В последний раз ее, как эксперта привлекли, чтобы она предположила дальнейшие действия серийного убийцы, а она заметила ряд психологических несоответствий в показаниях свидетелей, что в результате повело следствие совсем в другую сторону. Журналисты потом все хотели «жареных фактов», описание реальных событий казалось им скучными. Жареных фактов подсыпать в жерло современной, ставшей канареечно желтой, журналистике Светлана не могла по разным соображениям, не последними из которых было то, что ее экспертные высказывания читали бы коллеги и, интерес со стороны второй древнейшей постепенно угас. Интересно, зачем же теперь она понадобилась следователю? Словно в ответ тилинькнул вацап и принес телефон следователя. Степан. Значит моложе меня лет на пять. Привычка прикидывать возраст человека по его имени, почти не подводила. Человечество живет волнами, синусоидами, расположенными спиралями и также волнообразно испытывает притяжение к именам. Одно время Светлана даже провела собственное исследование – сопоставила наиболее распространенные имена в пятилетии с событиями этого периода. У нее была мысль, что существует связь между ними, мостиком в которой могут быть архетипы. Ну, например, в девяностые в России стало модным имя Анастасия – в переводе «благая весть». В обществе было много надежды на лучшие времена. Степан, по ее летоисчислению относился к восьмидесятым годам двадцатого века. Сначала хотела убрать телефон, закончить пробежку и уже дома ему набрать. Но раньше, чем тронулась с места, раздался звонок. – Следователь Новиков. Мы могли бы встретиться, где Вам удобно?