Это утверждение только кажется логичным и даже благородным. Оба мои родители самоубийцы, поэтому я с ранних лет много размышлял о феномене добровольной смерти. В конце концов я пришел к выводу, что самоубийство допустимо, когда оно проявление силы, и заслуживает осуждения, когда продиктовано слабостью. Если бы отец прошел мучительный путь умирания до естественного конца, у матери было бы время принять неминуемое и она не последовала бы за ним, а осталась бы жива, осталась бы со мной.
N. сделал проще для себя, но он жестоко оскорбил свою жену — тем, что решил за нее, обременяет он ее своей немощью или нет. На похоронах она больше всего мучилась именно этим. И просила нас, немногих посвященных, молчать о самоубийстве, потому что — ее слова — «мне это стыдно».
Самоубийство (за исключением каких-то героических деяний вроде самопожертвования) оправдано, наверное, лишь в одном случае. Если ты очень-очень стар, очень устал от жизни и сполна насытился ею, умом и телом ощущаешь, что пора и — самое важное — если твой уход никого больно не ранит. Это моя большая и, увы, неосуществимая мечта — дожить до поры, когда эвтаназия станет обычным делом и можно будет уходить с улыбкой и благодарностью, тихо прикрыв за собой дверь и выключив свет.
Однако вернусь от несбыточных мечтаний к проблеме «обузности».
Она решается одним из двух способов (а в идеале их сочетанием).
Точно так же, как для тебя уход за тем, кого ты любишь, не обуза, а радость, от которой ты ни за что не откажешься, будет с радостью заботиться о тебе и тот, кто тебя любит. Я вспоминаю мою Аду. Господи, если бы она пожила подольше, какое счастье было бы удерживать ее на этом свете, на котором она почти отсутствовала.
Это, конечно, самая лучшая перспектива немощной старости, к сожалению, выпадающая немногим счастливцам.
Но есть и другая, более доступная возможность. К старости нужно загодя готовиться. То, чего тебе не достанется по любви, можно приобрести за деньги: профессиональный уход, который оказывают не из жалости, а в качестве заработка. Даже в нашей стране плохой бесплатной медицины есть и сиделки, и домашние врачи, отлично знающие свое дело. Больной старик для них не обуза, а способ заработка.
Эта тема тесно связана со следующей.
9. Бедность
У нас в стране приход старости почти всегда означает еще и резкое понижение уровня жизни — ополовинивание денежных доходов при увеличении расходов на поддержание слабнущего здоровья. Советская старость сплошь и рядом бедная, а бывает, что и нищая. С маленькой пенсией, часто без собственной квартиры, без возможности получать качественное медицинское обслуживание, поскольку к хорошим поликлиникам «прикреплены» только привилегированные и в хорошие больницы попадают либо по статусу, либо по блату, либо за взятку, для обычного пенсионера неподъемную.
Старость должна быть материально обеспеченной, это непременное условие. На Западе это в порядке вещей. К моменту выхода на пенсию средний человек выплачивает долги по ипотеке, имеет накопления, а то и инвестиции. У нас это намного, намного труднее. Но «труднее» не означает «невозможно».
Об этом я напишу в главе «Подготовка к старости».
Блага старости
Выше я перечислил утраты, которые несет с собой старость, и попытался найти для каждой потери замену или компенсацию. Но старея человек не только теряет, он еще и приобретает. Это тоже похоже на наступление зимы: да, она студеная и безвитаминная, зато красивая, и можно кататься на лыжах.
Люди мало задумываются о том, какие важные дары преподносит им жизнь в канун расставания. Максимум — радуются, что не нужно ходить на работу, можно сидеть на даче и уделять больше времени внукам (если есть дача и внуки).
А между тем десерт комплексного обеда под названием «жизнь» включает в себя несколько лакомств, мало кому доступных в более раннем возрасте.
1. Освобождение от страхов и комплексов
Большинство из нас привыкли терзаться разнообразными страхами.
Человек боится, что с ним или его близкими случится беда. Боится потерпеть неудачу в своих начинаниях. Боится болезни. Боится войны и преступников. Боится потерять работу. Боится оказаться хуже других. Боится остаться один. Боится неразделенной любви. И так далее, и так далее. Вся наша жизнь — нагромождение и чередование страхов.
Отравляют существование и комплексы. Ах, меня не любят, меня не ценят, меня не уважают, надо мной смеются, я некрасив, я неудачник, я бездарен, я маленького роста, я толстый, я импотент, я трус, и прочая, и прочая.
В старости комплексы исчезают. Потому что окружающие не ждут от тебя ни свершений, ни красоты, ни подвигов, ни любовных доблестей. Это великое облегчение. Одна моя знакомая, которую я поздравлял с пятидесятилетним юбилеем, сказала: «Господи, я могу больше не краситься и не утаивать свой возраст, я больше не на витрине и не на прилавке, я — пожилая женщина. Какое счастье!». В мои семьдесят с хвостиком я имею гораздо больше поводов для радости, потому что перечень моих освобождений намного длинней.
Что самое лучшее в освобождении от ценников, которые навешивает на тебя общество? То, что ты приближаешься к самому себе. Не изображаешь то, чем ты хотел бы казаться, не носишь тесный, всюду давящий, не по тебе сшитый костюм, а переодеваешься в одежду, скроенную по твоей фигуре.
Но по порядку.
О страхах.
В молодые годы я тщетно воевал с ними. В зрелые разработал целую теорию, которую назвал «Эксплуатация страхов» (на эту тему у меня тоже есть трактат, а как же). Суть теории состояла в том, что подавлять в себе страхи или прикидываться, что ты их не испытываешь, — большая ошибка. С каждым из одолевающих тебя страхов надо работать. Проанализировать, установить параметры — и приручить. Страх — как огонь: если ты не умеешь с ним обращаться, он может тебя обжечь или спалить дотла, но если ты научился его контролировать и использовать себе во благо, им можно обогреться, можно приготовить на нем пищу — сделать его своим инструментом.
Вооружившись этим методом, я достиг определенных успехов. Научился использовать страх неудачи для мобилизации креативности и работоспособности; обратил страх за жену и сына в повышение градуса любви к ним; страх ошибиться на операции побудил меня усовершенствовать методологию подготовки анестезионной программы. Не буду перечислять все пункты своей «страхотерапии», это сейчас к делу не относится.
Потому что я достиг старости, и бо́льшая часть страхов сами собой ослабели или вовсе исчезли.
Одни утратили смысл, другие уже осуществились и чего теперь бояться? Третьи остались, но при ближайшем рассмотрении оказываются не такими уж пугающими.
Остановлюсь отдельно на самом главном из страхов — таком сильном, что на протяжении жизни у большинства он является основным мотиватором или блокатором множества решений и поступков.
Общеизвестно, что глубокие старики относятся к своей близкой смерти без страха. Многие даже с удовольствием обсуждают устройство собственных похорон, распределяют между родственниками и знакомыми, кому что достанется из имущества.
Таким образом освобождение от этого страха приходит само собой, без каких-либо специальных усилий. Видимо, дело в том, что инстинкт самосохранения, основа страха смерти, напрямую связан с запасом жизненной энергии. Смерти боится обретающаяся в тебе жизнь. Чем ее остается меньше, тем слабее страх. Тело готовится к смерти, как дерево к зиме. То же происходит и с душой или, если угодно, с психикой. Волны постепенно затухают, стремятся к прямой линии.
Ожидание ухода может быть не просто равнодушным, но и духоподъемным, даже праздничным. И я не имею в виду благостное состояние верующего человека, твердо знающего, что скоро он встретится с Господом. Я не религиозен, я ничего не знаю наверняка.
Но мне повезло общаться с поразительным человеком, Марией Кондратьевной, которая многому меня научила, на многое открыла глаза, а самый, может быть, важный урок преподала в канун смерти.
