Воин, видимо, куда-то отлучился из приёмной, а ошарашенный потрясающей новостью чиновник забыл за ним послать. И теперь стражник почти бежал, скользя по обледенелой земле и неловко балансируя зажатым в левой руке мечом в чёрных, лакированных ножнах.

— Мичи Гу, — негромко позвал хозяин.

— Да, господин, — откликнулся слуга, подходя ближе, но по-прежнему оставаясь у него за спиной.

— Ты сам видел госпожу Амадо Сабуро?

— Да, господин, — подтвердил собеседник. — Она пришла с какой-то девушкой.

— С монахиней? — решил уточнить начальник уезда.

— Нет, господин, — возразил Мичи Гу и, не удержавшись, громко шмыгнул носом. — Не похожа она на на монашку.

— Тогда кто она? — негромко фыркнул чиновник, быстро шагая мимо лавок, где торчавшие в дверях закутанные в тряпьё продавцы провожали его глубокими поклонами.

— Не знаю, господин, — покаянно вздохнул слуга и, уловив нарастающее раздражение хозяина, торопливо заговорил: — Только, кажется, она из богатой семьи. Плащ у неё больно дорогой, шёлковый. Но вот имени её госпожа Амадо Сабуро при мне не называла. А потом старшая госпожа приказала мне за вами бежать.

«Ладно, чего с дурака — простолюдина взять? — недовольно поморщился начальник уезда, направляясь к широким воротам с застывшими по краям каменными львами. — Сам всё узнаю. Главное — сестра жива, а с остальным разберёмся».

Когда до ограды усадьбы оставалось не более двадцати шагов, Мичи Гу, до этого смиренно шагавший позади хозяина, обогнал его и забарабанил кулаками по толстым, выкрашенным в красный цвет доскам створок.

После первого же удара те послушно распахнулись, придерживаемые закутанным в овчинную накидку привратником.

Торопливо пересекая тщательно очищенный от снега передний дворик, Бано Сабуро невольно обратил внимание на распахнутую дверь кухни и поваров, плотно обступивших какую-то женщину, судя по меховой накидке поверх яркой кофты, горничную одной из его жён.

Заметив хозяина дома, слуги, дружно поклонившись, испуганными воробьями порскнули в разные стороны. Одни поспешили к колодцу с деревянными вёдрами, другие — резво скрыться на кухне, а горничная, подхватив широкую юбку, побежала к залу приёмов, бесстыдно сверкая белыми нижними штанишками.

Досадливо покачав головой, чиновник неторопливо пошёл вслед за ней, бросив через плечо телохранителю:

— Я сегодня больше никуда не собираюсь, Кимуро-сей.

— Хорошо, господин Сабуро, — коротко поклонившись, десятник направился в свою комнату, чьи двери выходили на боковую веранду обширной усадьбы начальника уезда, размышляя о том, каким образом служительница богини милосердия смогла выжить среди великого множества больных, каждый из которых нёс на себе проклятие петсоры?

А его благодетель, поднявшись по короткой, каменной лестнице, скрылся в проходном зале приёмов, направляясь на домашнюю женскую половину дома.

В просторном помещении с высоким потолком и большими, затянутыми рисовой бумагой решётчатыми окнами царил непривычный холод, от чего лакированная, украшенная причудливой резьбой мебель, яркая драпировка стен, развешанные в простенках картины и листы белой бумаги с изречениями мудрецов создавали впечатление стылой заброшенности. Словно в покинутом доме, куда никто не входил уже много лет. И это, несмотря на то, что усердные слуги, тщательно убираясь здесь, не оставляли нигде ни пылинки.

Едва оказавшись в садике с крошечным, замёрзшим прудиком и облетевшими цветочными кустами, чиновник заметил женщин, выстроившихся согласно положения их хозяек возле дверей в покои супруги.

Начальник уезда подумал, что тут, видимо, собрались все служанки и горничные его гарема. Предупреждённые товаркой о приближении господина, они встали в две линии вдоль стен, замерев в полупоклоне и скромно глядя в лакированный пол. Хотя Бано Сабуро мог бы поклясться, что ещё несколько секунд назад эти женщины с жадным любопытством прислушивались к доносившемуся из комнаты разговору.

Поднявшись на пару ступеней, он позволил горничной супруги помочь ему снять массивные, выложенные изнутри собачьим мехом, туфли, которые она поставила на приступок, где среди яркой женской обуви выделялась ещё одна пара грубых, мужских башмаков, а также странного вида сапоги с толстенной подошвой и склонившимися на сторону высокими, мягкими голенищами.

Оставшись в тёплых носках, чиновник с подобающей его возрасту и должности степенностью проследовал по лакированным доскам к высокой, двустворчатой двери с заклеенным полупрозрачной бумагой окном в верхней части.

Служанки послушно распахнули тонкие створки. В лицо мужчины пахнуло теплом и ароматом свежезаваренного чая. Ещё два года назад, когда его первая наложница простудила почки и долго болела, начальник уезда приказал сложить в комнатах жён печки. В прошлом году их почти не топили, поэтому кое-кто из женщин втихомолку ворчал из-за того, что те занимают слишком много места. Но этой зимой все домашние дружно славили доброту и предусмотрительность своего господина.

Одетая в оранжево-изумрудное платье, его старшая супруга сидела на застеленной расшитым покрывалом лежанке и, придерживая кончиками пальцев расписную фарфоровую чашечку, внимательно слушала сидевшую напротив женщину в добротном мужском кафтане поверх знакомого коричневого балахона.

Разместившиеся на стоявших вдоль стен стульях наложницы также жадно ловили каждое слово гостьи.

Хозяин дома сразу же заметил среди них незнакомую девушку с измождённым, слегка вытянутым лицом, где застыла странная, словно бы нарисованная улыбка, когда как глаза смотрели с жёстко-настороженным любопытством. На коленях у неё лежала аккуратно свёрнутая накидка из зелёного шёлка, подбитая дорогим бобровым мехом. Теперь понятно, почему Мичи Гу посчитал молодую гостью дворянкой или дочерью богатого купца, хотя прочая её одежда больше подошла бы служанке или горничной.

При виде главы семейства все находившиеся в комнате дружно поднялись и склонились в поклоне, тоненько зазвенев золотыми и серебряными подвесками на воткнутых в причёску шпильках.

— Здравствуйте, господин Сабуро — брат мой! — выпрямившись, поздоровалась Амадо дрожащим от сдерживаемого рыдания голосом. — Как вы себя чувствуете?

— У нас-то, хвала Вечному небу, всё благополучно, — справившись с перехватившим горло спазмом, ответил мужчина, возвращая поклон и, не в силах сдержать охватившее его любопытство, спросил чуть торопливее, чем следовало. — Но где вы были? Я посылал стражников в монастырь. Но они сказали, что там не осталось в живых никого.

Собеседница нахмурилась. Глаза её ещё больше помрачнели. С уголка одного из них сорвалась прозрачная капля и заскользила вниз по щеке, оставляя на коже мокрую, блестящую полоску.

— Я выжила только милостью хранительницы моей Голи и других богов Вечного неба, — с видимым усилием, переводя дыхание, проговорила монахиня.

— Ваша сестра ничего не хочет нам рассказывать, господин, — пользуясь положением супруги, вступила в разговор Азумо, с упрёком глядя на золовку. — Она даже не говорит, кто эта девушка?

Взоры присутствующих тут же устремились на молодую незнакомку, которая сидела, скромно опустив голову, и придерживала свёрнутый плащ.

— Простите, благородные дамы, — смиренно сложив ладони перед грудью, отвесила низкий поклон старшая гостья. — Но первым узнать всё то, что со мной случилось, должен ваш господин и мой мудрый брат.

От этих слов в душе начальника уезда зашевелилось очень нехорошее предчувствие, а его женщины негромко, но дружно застонали от разочарования.

— Тогда пройдёмте в мой кабинет, — не ожидая ничего хорошего, предложил хозяин дома и распорядился, ни к кому конкретно не обращаясь. — Прикажите принести нам чай и жаровню.

— Хорошо, господин, — недовольно поджав ярко накрашенные губы, склонила голову супруга.

— Корзину и узел, госпожа Сабуро, — внезапно проговорила незнакомка. Голос у неё оказался глубокий, мелодичный, но вот слова она произносила не очень чётко и как будто бы с лёгким, но хорошо заметным акцентом.