И вот вся семья за столом. Мама улыбается отцу. Они всегда такие дружные и заботятся друг о друге и о нас. Сегодня мама приготовила маклюбе. Баклажан и болгарский перец с помидором аппетитно украшали тарелки, пахло мясом, мускатным орехом, кумином и куркумой. Джафар, кажется, был самым голодным, без устали кричал и смотрел на стол. Я налил ему молока и вернулся на своё место.
Аиша постоянно играла вилкой и выковыривала баклажаны, говорила, что они ей не нравятся. Родители не ругали её за это – всё-таки маленькая. Да и делала она это так смешно, будто добывала клад, и обещала, что наш кот это обязательно съест вместо неё, как будто у них был давно заключён негласный договор о спасении сестрёнки от всего «невкусного».
Отец рассказывал о погоде в Израиле, куда он собирался уехать на рассвете. Обычно его не было дома около месяца, так долго длился отъезд. Работа плотником в Хайфе не была простой, но отец никогда не жаловался маме даже в обычном разговоре, хотя однажды я слышал, как он рассказывал, что спит на картоне на улице и почти постоянно голодный. Его руки были в глубоких порезах и ссадинах… Усталые натруженные руки.
Отец работал на мебельной фабрике, и в его обязанности входила распилка и обтёска деревянных соединений. Возвращаться домой часто не было возможности, так как много времени занимала дорога, да и по стоимости выходило довольно накладно, поэтому отца провожали на месяц, потом он обычно возвращался на неделю, отдыхал дома, общался с роднёй и с нами и снова уезжал. И так на протяжении уже пяти лет. Все привыкли, но мама – точно нет, и её глаза каждый раз наполнялись грустью. Наверное, мне многого пока не понять, я просто видел её тяжёлый взгляд, будто в нём тысячи слов, тяжёлых, как облака, которые сегодня висели над Газой.
Возможно, сегодня будет дождь. Небо нахмурилось и стало каким-то тяжёлым. Из окна видны крыши соседних домов. Обожжённые солнцем, они стали ярко-жёлтыми. Мне всегда в этом пейзаже было интересно одно. Вернее сказать, раньше я этого не замечал. Когда с самого детства видишь определённые вещи, воспринимаешь их именно такими, будто другими они быть не могут и не могли. От этого о многих моментах не задумываешься. Просто живёшь и растёшь, просто воспринимаешь всё без претензий, всё есть так, как есть. Я сейчас говорю о том, что мой город будто всегда был каким-то разрушенным. Не могу сказать, что это удручало. По крайней мере раньше. Я с соседскими ребятами часто лазал по заброшенным зданиям. Уродливые исполины с огромными окнами-глазами, в которых никогда не горел свет. Они смотрели на каждого из нас своими чёрными глазницами и постепенно разрушались… Смотрели и смотрят сейчас.
В воздухе повисла тишина. Смешиваясь с жарой, она висела, как тяжёлая туча перед грозой. Мне нравился этот момент, именно этот. И он повторялся пять раз в день. Этот момент перед азаном, когда тишина нарушалась еле слышимым голосом имама где-то очень далеко, потом этот голос перебивал тот, что ближе к нам, и так по нарастающей. И вот спустя минуту имам нашей мечети уже читал призыв на молитву. Мне всегда казалось, что это какая-то особенная мера времени. Как будто эту минуту я видел и слышал, минуту разницы между мной и тем, кто живёт немного дальше меня, и именно она повисала в воздухе вместе с тишиной, а потом падала с неба.
Если вы когда-нибудь слышали азан, то, возможно, поймёте всё волшебство момента. Голос имама звучал звонко и мягко, завораживало каждое слово, и каждое слово, несущее огромный смысл, наполняло мою душу теплом, верой и надеждой. Я видел верхушку мечети.
Старое строение с обветшалой крышей каждый день обжигалось солнцем, его горячими лучами. Всё это – какой-то символ стабильности и постоянства, покоя и веры в будущее. Я стоял и смотрел в окно, затаив дыхание, слушал. Я знал каждое слово… Мой народ ценит слова. Отец учил, что всё, что ты скажешь, – это твоё лицо. Каждое слово должно иметь вес, и если в чём-то не уверен, то лучше молчи. Слова – это ключи, и если нет перед тобой двери, которую нужно открыть, то и ключи эти нет смысла доставать…
Вечер, окраина Газы… Почти все улицы начала прятать ночь, скрывая отпечатки бедности и моего неустроенного мира хотя бы на время. Фонари предательски сопротивлялись этому и жёлтым светом подмигивали развалинам. Ветер затих. Всё затихло. Обычный вечер, таких были тысячи. Я сидел на шлакоблоке, из которого торчала арматура, и стирал ладонью нарисованные мелом буквы, которые малышня нацарапала днём. Куда-то сегодня запропастились все мои друзья, и мне было немного тоскливо сидеть одному в тишине. Я побрёл домой…
Мама с отцом очень оживлённо что-то обсуждали, и я понял из разговора, что разразился какой-то новый политический конфликт. Опираясь на детскую логику, я не придал этому особого значения и только после того, как отец решил не ехать на заработки, понял, что дело обстоит достаточно серьёзно. Мама начала суетиться, стала собирать какие-то вещи и документы. Я не вмешивался в их разговор со своими вопросами. Но случилось что-то плохое. Маячок тревоги поселился внутри и больше оттуда не уходил.
Утром отец спешно собрался и ушёл, но в Израиль он не уехал. Это меня обрадовало, но опечалило то, что какие-то внезапные проблемы на границе заставили его всё-таки покинуть нас на неопределённое время.
А так обычный день. Я немного поиграл с Аишей и Халимом и начал собираться по своим делам. Сегодня битва на футбольном поле. Я, довольный и в предвкушении матча, протирал старенькие сандалии и ремонтировал застёжку, чтобы в самый разгар игры обувь меня не подвела, как было в прошлый раз, когда вдобавок ко всему я ещё получил травму колена. Я бежал к друзьям, громко присвистывая. Энергия просто кипела во мне. Несколько военных машин проехали довольно быстро, распугивая простых жителей, мужчина в форме что-то громко крикнул мешавшим мальчишкам и закрыл лицо шарфом. Странно, в моём районе всегда было спокойно. Обязательно узнаю у мамы вечером, что же случилось…
Но ждать до вечера не пришлось. Среди оживлённой толпы на улицах Газы я узнал, что, возможно, грядёт война. Два самолёта разрезали шумом небо и пропали за домами… Матч наш так и не состоялся. Военные появились на улице и разогнали всех по домам. Вот теперь мне начинало становиться не по себе. Неужели действительно случилось что-то серьёзное? Люди говорили, что где-то прогремели взрывы и есть пострадавшие. Я начал переживать за отца и, как потом оказалось, не зря.
Вот и начало июля… И в июле 2014 года началась война… Отца через неделю после его отъезда привезли раненого. У него была сильно повреждена нога, держалась температура, и он бредил. Мама не отходила от него и еле успевала заниматься детьми.
Ситуация в Газе обострилась, и по городу ударили первые ракеты. Первый раз я услышал оглушительные взрывы. Я с семьёй несколько дней был дома, мама запретила выходить.
Через несколько дней закончились продукты, и я решил, что пора выйти, иначе семья будет голодная. Да и маме надо было помочь. Я выбежал на улицу. Несколько солдат прошагали мимо вдоль мечети и скрылись за углом. Меня никто не заметил. Я не знал, от кого мне прятаться, я этого не понимал. Ещё недавно я не знал, что кто-то может быть врагом, и в моей душе не было такого определения.
Разрушенные дома пугали своими руинами, вывернутые наизнанку, брошенные, непригодные для жилья, повсюду мусор и вещи, чьи-то игрушки. Взгляд постоянно скользил и будто что-то искал. Или это просто резко приобретённая осторожность. Я бежал по улице. Мне надо было найти немного еды. Деньги у меня были, но проблема в том, что всё было разрушено… Взгляд выхватил красный предмет между камней разрушенного дома. Не знаю почему, но я не смог пробежать мимо. Подойдя ближе, я понял, что это флаг. Да, именно он. Я попытался освободить его из-под камней. Ткань рвалась и трещала, но я решил, что ни за что его там не оставлю. Большое полотно, разорванное в нескольких местах, теперь лежало на моих ладонях. Я заплакал и сразу вытер слёзы, чтобы никто этого не увидел. Разорван не просто флаг. Была разорвана моя страна.
