В контексте проблематики, обозначенной заявленным названием главы, целесообразно рассмотреть метод междисциплинарного синтеза[49], при помощи которого профессору Л. И. Спиридонову удалось объединить в едином логически выстроенном социально-культуро-логическом контексте общество, государство, право, преступность. Наибольший интерес в юридической методологии Л. И. Спиридонова представляет междисциплинарная интеграция социологии, теории права и криминологии, где последняя представляет собой не что иное, как теорию преступности, рассматриваемой одновременно в качестве антипода права, и элемента, входящего в структуру правовой системы общества и национальной правовой культуры.

Получается, что все науки о праве могут быть разделены на две условных группы: науки, объект и предмет которых детерминирован феноменом правомерного порядка (правопорядка), и науки, имеющие своей целью изучение преступности как порядка противоправового (криминального), в котором первичным элементом, аналогичным правовой норме, выступает преступление (точнее – его логический юридический состав).

Единый объект наук о правопорядке в комплексе образуют регулятивные общественные отношения, основанные на презумпции правомерного сознания и поведения субъектов правовых коммуникаций, направленные на сохранение сложившейся системы правовых связей и ее позитивную коррекцию.

Объектом познания для наук, исследующих область противоправных отношений и обусловленных ими юридических последствий, является правонарушение (противоправное деяние) как юридический факт, точнее – формальный юридический состав и система охранительных коммуникаций, складывающихся между государством в лице правоохранительных и судебных органов, с одной стороны, и субъектами правонарушений, с другой. В основу отношений, в совокупности образующих объект криминального научного познания, положена презумпция противоправности сознания и поведения субъектов. Такое понимание означает, что презумпция невиновности вовсе не является общеобязательной для представителей правоохранительных и судебных органов, которые в своей практической деятельности в большинстве случае руководствуются противоположной по смыслу «презумпцией виновности». Особенно четко обвинительная тенденция прослеживается в области уголовного преследования, где на законодательном уровне закреплена обвинительная природа досудебного следствия.

Разграничение юриспруденции на правоведческую и криминологическую предполагает своего рода отраслевую автаркичность, когда теоретики, цивилисты и криминологи оперируют в своих научных изысканиях локальными методиками, практически не связанными друг с другом. Подобная корпоративная локальность снижает эффективность юридической науки и как средства правового познания, и как концептуальной основы практического правового воздействия. В трудах Л. И. Спиридонова прослеживается стремление интегрировать отдельные отраслевые методики в комплексную методологию научного познания права как социально-культурного явления, в котором правомерное и противоправное есть не что иное, как эмпирические проявления выраженной в государственно-правовой форме социальной объективной реальности.

Рассматривая соотношение права и правонарушения (преступления), следует иметь в виду, что понимание права как системы общеобязательных нормативных установок (по мнению Л. И. Спиридонова, именно общеобязательность является основным признаком права), вместе с тем, не только не исключает противоправного поведения со стороны как отдельных личностей, так и коллективных субъектов, но и изначально предполагает его. В данном случае следует согласиться с мнением профессора Я. И. Гилинского о том, что правонарушение в целом и преступление в частности представляют собой сугубо формальные юридические конструкции. «В реальной действительности нет объекта, который был бы «преступностью» (или «преступлением») по своим внутренним, имманентным свойствам… Преступление и преступность – понятия релятивные (относительные), конвенциональные («договорные»: как «договорятся» законодатели), они суть – социальные конструкты, лишь отчасти отражающие некоторые социальные реалии»[50].

Говоря о признаке общественной опасности преступления, Л. И. Спиридонов подчеркивает социально-классовую сущность этой категории: «Общественная опасность правонарушения является эмпирическим фактом, осознанным господствующим классом… Борясь с определенными категориями человеческих поступков… мерами государственного принуждения, господствующие классы наглядно демонстрируют, что данная категория деяний осознана ими как опасная для устоев данного общества. Сравнительное исследование правовых систем обществ, находящихся на одной социально-экономической ступени развития, показывает однотипность деяний, входящих в круг запрещенных». Для нас процитированное положение интересно прежде всего четким акцентом на классовой структуре как государственно-организованного общества в целом, так и аппарата государственной (бюрократической) власти в частности. Главный вывод, который следует из «классовой» теории государства и права Л. И. Спиридонова – это вывод о том, что государство и право в условиях классового расслоения обеспечивают интересы не всего государственно-образованного народа, а относительно узкой элиты, формируемой по определенным правилам. И такое положение будет сохраняться до тех пор, пока общество организуется и управляется посредством государственной формы, в рамках которой государство и общество (народ) выступают в качестве несводимых в единое целое категорий, поскольку государство, представленное властвующим классом (элитой), выступает как субъект, а общество – объект, – властеотношений. Сформулированный вывод подтверждается на всех этапах генезиса российского государства.

Для Российской Империи государство (властвующий класс/элита) – это сословная аристократия (светская и духовная), замыкающаяся в своей иерархии на царствующую династию, а также торгово-промышленная буржуазия, сложившаяся в самостоятельное сословие во второй половине XIX века.

Системный кризис, обусловивший в начале XX века события, получившие название Первой русской революции, повлек за собой попытку провести частичную реформу в области политико-правового устройства монархической России при сохранении базовых принципов ее организации и функционирования. Создание представительного органа – Государственной Думы, осуществлялось на основании выделенных электоральных групп (курий): землевладельческой, городской, рабочей, крестьянской, интересы которых выражали политические партии. В отличие от западной партийной системы, где власть и оппозиция представляли и представляют собой конкурирующие, однако не враждебные политические формы, в российском государстве на всех его этапах любое несогласие с официальным властным курсом рассматривалось как проявление угрозы государственной безопасности, с вытекающими из такой постановки вопроса последствиями. Не случайно политические партии, возникающие в России в XIX веке и руководствовавшиеся в своей деятельности целевыми установками борьбы за власть, являлись нелегальными, и в своей деятельности использовали преимущественно экстремистские либо террористические методы. Те же партии, которые возникли в результате вынужденных реформ (1905–1907 гг.), в силу отсутствия сколько-нибудь значимого опыта политической деятельности, а также понятных широким массам и потенциально реализуемых на практике программных установок, не могли составить конкуренцию ни монархии, ни экстремистским организациям. Итогом неэффективности партийного строительства в Российской Империи стала вторая, а затем и третья, российские революции, разрушившие монархический строй и предопределившие возникновение нового типа государства – советской социалистической республики.

Советское государство, провозгласив себя общенародным союзом трудящихся, свободных от любой эксплуатации, на практике очень быстро сформировало эксплуататорскую систему по методам управления гораздо более жесткую, нежели предшествующая ей феодально-буржуазная формация. Сложилась и новая политическая элита – партийно-хозяйственная номенклатура, по сути своей мало чем отличающаяся от имперской аристократии. Закрепляемое на конституционном уровне всенародное единство («Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»), обеспечивалось «национальной скрепой» – идеологической конструкцией «народ и Партия едины», сменившей Уваровскую триаду «Православие. Самодержавие. Народность». Коммунистическая партия Советского Союза рассматривалась как «руководящая и направляющая сила советского общества, ядро его политической системы» (ст. 6 Конституции СССР 1977 г.). В обществе «нового типа» отрицалась объективность социальных факторов конфликтного характера, в том числе наличие организованной профессиональной преступности и политической оппозиции, противопоставляемой «прогрессивному» политическому режиму советской демократии. Попытки советского руководства провести реформы, направленные на создание системы «социализма с человеческим лицом», имели тот же недостаток, что и реформы царского правительства в России начала XX века. Не допуская сущностной трансформации, власть стремилась провести «рестайлинг» государственно-правовой системы за счет заимствования западных политико-правовых форм (введение института президента, создание конституционного суда, официальное разрешение частной собственности и рыночных экономических отношений, провозглашение прав человека и т. п.). При этом так же, как и ранее, осуществляемые по инициативе «сверху» реформы не опирались на детальный анализ социальной динамики, что в итоге привело не к модернизации советской политико-правовой системы, а к ее разрушению и, как следствие, «демонтажу» советского союзного государства и опосредованного им социалистического права.