Вся биография Ульянова-Ленина была разложена на всем известные легенды – от «Мы пойдём другим путём» до траурного поезда на Павелецком вокзале. Миф о великом вожде, больше того – о полубоге, сколотили создатели ленинианы: писатели, художники, кинематографисты… Но это – где-то в фантастической реальности, а в подлинном прошедшем было примерно так, как заметил скульптор Клэр Шеридан: «Ленин то смеялся, то хмурился, казался задумчивым и печальным, грустным и насмешливым, все подряд».

Он был в высшей степени частным человеком, думающим и дерзновенным интеллигентов конца XIX века, которого перепахал Чернышевский, удобрил Тургенев, всполошил Надсон, восхитил Тютчев… Он ни на йоту не был плакатным вождем. Хотя и подавлял однопартийцев волей и разумом. Ленин верил в отмирание государства и относился к его помпезным принадлежностям только как к печальной необходимости. Так, он заставил кремлевского часового читать на посту: так будет больше пользы. Это, конечно, своеобразный театр.

Ленин привык, что во многих газетах его высмеивали нещадно

Об Ульянове-Ленине написаны десятки томов воспоминаний. Еще больше исследований, в том числе разоблачительных. Есть среди них и произведения явно юмористического жанра – как «Моя маленькая лениниана» Венедикта Ерофеева. Правда, автор поэмы «Москва-Петушки» в основном вышучивал Ильича, вырывая из контекста отрывочные высказывания. Если бы Ленина не обожествляли – это не имело бы смысла. Хотя порой Ерофеев выискивал в ленинском наследии и крупицы настоящего юмора. Например – из письма, о брате Дмитрии, угодившем в тюрьму: «А Митя? Во-первых, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по-моему, это необходимо. А во-вторых, занимается ли он гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту знаю и скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался на сон грядущий гимнастикой. Разомнешься, бывало, так, что согреешься даже. Могу порекомендовать ему и довольно удобный гимнастический прием (хотя и смехотворный) – 50 земных поклонов». Это характерный ленинский юмор – с антиклерикальным оттенком.

Или – вот такой, явно иронический, приказ: «Тов. Цурюпа! Не захватите ли в Германию Елену Федоровну Размирович? Крыленко очень обеспокоен ее болезнью. Здесь вылечиться трудно, а немцы выправят. По-моему, надо бы ее арестовать и по этапу выслать в германский санаторий. Привет! Ленин».

Семья Ульяновых была степенная, в доме царила немецкая дисциплина. Но отец приучал сына Володю к спорам и шуткам: «Илья Николаевич больше всего любил пикироваться с Володей. Он, шутя, ругал гимназию, гимназическое преподавание, очень остро высмеивал преподавателей. Володя всегда удачно парировал отцовские удары и, в свою очередь, начинал издеваться над народной школой, иногда умея задеть отца за живое. Никто из них при этом, разумеется, серьезно не сердился, и жили они очень дружно». Отец хотел воспитать их него крепкого спорщика. С тех пор Ленин полюбил дружеские «поддевки», нередко провоцировал споры. Считали такую пикировку своеобразной гимнастикой ума.

Был он угрюм или общителен? По-разному случалось. Многое зависело от внутреннего графика «работы». Из детства – ленинское выражение, которым он обеспечивал себе тишину и покой для размышлений и писаний: «Осчастливьте своим неприсутствием!» Это юмор в стиле чеховских героев.

Шалил он нечасто, но достаточно артистично. Сестра товарища Ленина, Анна Ульянова-Елизарова вспоминала такой выразительный эпизод из детства брата. «Маленький братишка Митя, в возрасте трех-пяти лет, был очень жалостливый и не мог никак допеть без слез «Козлика». Его старались приучить, уговаривали. Но только он наберется храбрости и старается пропеть, не моргнув глазом, все грустные места, как Володя поворачивается к нему и с особым ударением, делая страшное лицо, поет:

Митя крепится изо всех сил.

Но шалун Володя не унимается и, сделав страшное лицо, продолжает:

Малыш не выдерживает и заливается в три ручья».

Есть и другой похожий мемуар.

Однажды дети – Ульяновы и их гости – читали вечером «Вия» Гоголя. Владимир заметил, что один из слушателей опасливо отодвигается подальше от темного окна. И обратился к нему замогильным голосом: «Посмотри в окно. Вглядевшись, увидишь освещенную свечами церковь, посередине фоб, у гроба бурсака Хому Брута… Взгляни, какое у него испуганное лицо… Вот начинает носиться по воздуху гроб, чуть не задевая его…» «Клиент» был образцово напуган.

Потом Ульянова «перепахал» не слишком веселый Чернышевский и, наконец, классики марксизма. Главным острословом среди марксистов был и остается Фридрих Энгельс – жизнелюб, мысливший афористически. Ленин брал на вооружение многие его крылатые выражения – например, боролся с врагами с помощью такой риторической комбинации: «Здесь каждое слово – ночной горшок, и притом не пустой».

Но Ильич иногда выпускал в мир и собственные колкости.

– Не мудрствуй лукаво, не важничай коммунизмом, не прикрывай великими словами халатности, безделья, обломовщины, отсталости.

– Были бы трупы, а черви всегда найдутся.

И так далее. А без таких фраз хорошим спорщиком не станешь.

После одной из первых студенческих революционных историй пристав сказал потомственному дворянину Ульянову:

– Ну что вы бунтуете, молодой человек, – ведь стена! Ответ, однако, получился совершенно неожиданный.

– Стена, да гнилая – ткни, и развалится!

Безусловно, это реприза и недурная. Даже, если легендарная. Впрочем, очень похоже на подлинного Ульянова.

Однажды в эмиграции, в европейской сутолоке, Ульянову пришлось провожать подругу детства Надежды Крупской – Ариадну Тыркову-Вильямс – писательницу, сторонницу кадетской партии:

«Дорогой он стал дразнить меня моим либерализмом, моей буржуазностью. Я в долгу не осталась, напала на марксистов за их непонимание человеческой природы, за их аракчеевское желание загнать всех в казарму. Ленин был зубастый спорщик и не давал мне спуску, тем более что мои слова его задевали, злили. Его улыбка – он улыбался, не разжимая губ, только монгольские глаза слегка щурились – становилась все язвительнее. В глазах замелькало острое, недоброе выражение… Я еще задорнее стала дразнить Надиного мужа, не подозревая в нем будущего самодержца всея России. А он, когда трамвай уже показался, неожиданно дернул головой и, глядя мне прямо в глаза, с кривой усмешкой сказал: – Вот погодите, таких, как вы, мы будем на фонарях вешать.

Я засмеялась. Тогда это звучало как нелепая шутка.

– Нет. Я вам в руки не дамся.

– Это мы посмотрим».

Такие милые издевательские шутки – они из детства, они как настойка домашнего производства.

В Париже Ленин познакомился с популярным французским шансонье Гастоном Монтегюсом. «Рабочие встречали его бешеными аплодисментами, – вспоминала Крупская, – а он, в рабочей куртке, повязав шею платком, как это делали французские рабочие, пел им песни на злобу дня, высмеивал буржуазию, пел о тяжелой рабочей доле и рабочей солидарности».

Они познакомились, однажды заговорились до утра.

Репертуар Монтегюса Ленин знал наизусть и частенько напевал его. Но особенно запомнилась песенка о том, как «депутат ездит собирать голоса в деревню, выпивает вместе с крестьянами, разводит им всякие турусы на колесах, и подвыпившие крестьяне выбирают его и подпевают: «Правильно, парень, говоришь!»» А затем, заполучив нужные ему голоса и 15 тысяч франков депутатского жалования, этот же «народный избранник» преспокойно предает в парламенте интересы избравшего его народа. Поэтому, возвращаясь с предвыборных собраний, Владимир Ильич частенько иронически «мурлыкал монтегюсовскую песенку: «Верно, парень, говоришь!»»