Я спрашиваю – «Кто ты такой?»

– Я твой давний предок. Ты обязан повторять мою судьбу, потому что она выбита на полотне мира, нет никаких норм и правил, миром привит абсурд, но только свободный разум может суметь найти в нем логику. Мы никогда с тобой не общались. Но ты часть меня и нет, между нами, границ.

– Что вы от меня хотите?

– Я был начальником отряда, который поставил точку в прошлом привычного мира. Когда ты, сын мой Иван, исполненный, умилосердившись над находящимися в муках в аду, живешь за нас, мы получим некоторое облегчение.

– Что это за бред?

– Ты умер, но не до конца. Тебе дарована важная миссия. Ты станешь почвой, удобряющей жизнь новую. Сплетенную другими судьбами и восставшую из темноты. Как каждый пробудившийся становится на шаткую тропинку неопределенности.

Я молчал и хмуро смотрел куда-то перед собой.

– Так велик огонь, среди которого мы находимся, палимые отовсюду. При этом мы не можем видеть лица друг друга. Когда же ты говоришь, мы видим немного друг друга, и это служит нам некоторым утешением. Проклят тот день, когда человек преступил закон. И более не может найти себя и понять куда же приведет его эта дорога. Куда приведут понятые им смысли и чем всё это завершится.

– Но почему я?

– Слова приходят, когда нужно. Это всего лишь цикл перехода. Ты уже не человек, а набор всего что тебе держит. Что собирает твою личность, связывает и укрепляет. Тебя ожидает ещё долгий путь распутывания этого клубка. Но это не главное. Главное, что ты принёс в жертву свою судьбу. И она теперь обязательно даст ростки новой жизни.

– Я умер, да? Что я должен делать?

– Ты ничего не должен делать. Тебе нужно разделить своё сознание на фрагменты и больше не собирать его. Растворится в беспредметности.

– А как же мир, в котором я жил?

– Он остался. Тебя уже нет, а он есть. Тебе это уже знать не нужно. Твой мир распадется, но останутся миллионы других. Ты просто будешь словом – заклинанием, пробуждающим какие-то части себя. Те что обретут плотность и прочность…

Я замираю и понимаю, что нет больше ни темноты, ни черепа, ни моих глаз, есть только плотный бред неустанно говорящего голоса в моей голове. Он говорит мне что «Сей же есть суд, яко свет прииде в мир, и возлюбиша человецы паче тму, неже свет: беша бо их дела зла».

Что это за голос? Он будто складывает мои мысли определенной логикой. Может и не я вовсе говорю, а он мне говорит. Но кажется я не помню ни единого слова и не могу вымолвить ни звука. Как это? Я и сам этого не понимаю, понимаю лишь то, что тишина вокруг это и есть этот мир, и я часть его.

Справа от меня что-то хрустит, и я вздрогнув открываю глаза. Я поднимаюсь и оглядываюсь, зыбкий призрачный свет звёзд кажется мне яркими лучами рампы, что делают меня заметным для любого, кто прячется в темноте вокруг.

В воздухе, прямо передо мною, внезапно мелькает белый маленький мотылёк, точно появившийся из ниоткуда. Он двигается рывками, словно летучая мышь. Трепеща крылышками, он стремится в темноту леса, почти мгновенно пропав из виду. Я смотрю ему вслед, но не вижу более ничего.

Я делаю несколько шагов вперёд, потом снова останавливаюсь, присматриваясь. Да, наверное, это действительно огонёк – небольшой язычок оранжевого пламени где-то в сотне шагов впереди. Замерев, я рассматриваю пламя, пытаясь собраться с мыслями и понять, значит ли это что-то – плохое или хорошее?

Лес вокруг кажется полным мрака: страшно понимать, что эта глухомань тянется на сотни километров. Такой лес я видел впервые в жизни и именно так представлял смерть. Что-то типа дороги, через которые пришлось перебираться купцу из «Аленького цветочка». Я вспоминаю, как в детстве любил один далеко ходить в лесок у дома и любил это сладкое ощущение жути от первых своих шагов вглубь темноты и неопределенности. Разум достраивал реальность страшных сказок с монстрами, волками и прочей нечестью. Но я шел пытаясь осознать и принять этот страх.

Я оглянулся. Повсюду сверкали эти огненные блики. Это люди, сотни людей. Что им нужно? Я побежал. Они будто залавливали меня, отсекая от меня выходы. И вот я попадаю в какие-то липкие сети и пытаясь выбраться, но лишь ещё больше запутываюсь в них. Вконец, обездвиженный я поднимаю глаза и вижу склонившегося надо мной человека. Он будто светиться. Он касается моего плеча, и я снова погружаюсь в темноту.

Я бежал по дороге. Перед глазами снова возникло тело Полунина. Я тряханул головой и побежал вперед, передо мной открывались несколько многоэтажек окраины города с тусклым светом окон. Они как несуразные скалы пробивались среди степного пейзажа обрамленные тёмным лесом и серыми полями. Первое, что я увидел, – это несколько механических машинок который расчищали дорогу. Говорят, они работают без людей, а по заложенной в них программе. Я притаился и когда они проехали мимо побежал к одному из домов и юркнул в приоткрытую подвальную дверь. Внутри было тепло, но сыро. Через какое-то время меня нашла старушка. В подвале жили несколько котов которым она приносила еду. Она жила в этом доме и только эти коты скрашивали его одинокую жизнь. Теперь она приносила еду ещё и мне. Это был странный период – я жил в подвале и выходит только по ночам. Я понятия не имел куда мне дальше бежать и что делать. У меня не было ни денег, ни понимания как жить эту жизнь. Как-то я стянул ящик консервов из стоящего неподалеку киоска. Я пожирал их до момента пока не грохнулся в обморок. Старушка потом откачивала меня, поила водой и давала испеченные ею пирожки.

Старушка мне потом рассказала, что по городку ходили слухи про разбившегося подростка и его друга, который будто бы сбежал не просто так, а прихватив с собой какие-то деньги. Это конечно полная чушь. Говорили, что разбившегося прыгнул, но руки будто не подчинились ему и он просто упал вниз, ну или что-то типа того. Она сказала, что его даже хоронить толком не стали, просто закинули тело в общую могилу, на части кладбища, предназначенного для нашего концлагеря. Походу он и теперь там лежит – примерно в трех километрах отсюда.

Меня так возмутила эта история, что я решил, что хватит отсиживаться и отправился в путь. Я выбрался как всегда ночью и пошёл. Я шёл, наверное, около часа. Минуя дома и дворы, освященные тусклыми огнями. Затем перелез через забор и стал ходить мимо простых деревянных табличек. На одной из них красовалась имя «Иван Полунин». Я взял камень и стал отбивать табличку. Через какое-то время раздался громкий сигнал и ко мне побежало несколько человек охраны. К тому моменту я уже отбил табличку и спрятал себе в ботинок. Когда меня схватили я даже не сопротивлялся.

Меня конечно же вернули обратно в интернат. Наверное, отчасти я сам этого и хотел, ведь тогда я ещё не понимал, что мне делать в большом мире. Интернат – это единственная форма существования известная для меня в тот период. Я прибил к своей двери табличку с могилы и стал всем говорит, что я и есть Полунин. Поначалу все крутили у виска, но я представлялся только так и в итоге все привыкли. Удивительно, но с новым именем моя жизнь тоже стала будто бы меняться. Через время, несмотря на то что я уже не был ребенком, меня усыновили…