Я шел обратно и думал, что живу в этом инкубаторе, как будто запертый в телефонную будку. Совершаю однотипные действия, говорю одинаковые слова и ничего не меняется. И именно в этот момент я понял, что должен непременно сбежать. Просто так решил. Сразу. Я побежал просто вперед, через снег, деревья, грязь, дороги. Через какое-то время я перестал ощущать мокрый снег, холод и прочие неудобства. Я просто двигался в неопределенности, постоянном давлении и ватности. Вот самое подходящее словосочетание – «ватность окружающего мира». Я просто слился со своим желанием оказаться как можно дальше от этого места. Так я и бежал, и бежал, пока не потерял сознание.

Тогда меня достаточно быстро нашли. Ведь что может быть проще найти человека, который как идиот бежит через снежное поле, когда вокруг ни души. Вытаптывая единственную тоненькую тропинку в этом непроходимом снежном потоке. Меня нашли примерно в 20 километрах от станции. Не слабо так прогулялся, да?

Меня вернули в интернат и какое-то время ко мне особо не приставали. Осуждая лишь немым укором. В один из дней меня подняли посреди ночи и повели в кабинет, в котором с нами обычно занимался психолог. Там уже находился низенький мужичок, с изрядной залысиной и засаленными кругами подмышками. Окна были задернуты и в комнате практически не было света. Но я давно привык к темноте и разглядел всё что мне было нужно. Мужичок уставился на меня своими буравящими маленькими блестящими в темноте глазками, затем кивнул на стул, и я сел.

– Закрой глаза и представь, что ты в уединении и спокойствии. Вокруг нет ничего раздражающего или мешающего тебе. Полный комфорт и умиротворенность.

Очень хотелось спать, и я с трудом пересиливал себя. Я старался не слушать этого идиота и представлял холодный колючий снег и себя который как тупой нож прорезает себе дорогу в промозглом лесу.

– И вот уже начинают проступать очертания твоего спокойствия. Ты понимаешь, что оно окутывает тебе не просто так. Каждая вещь вокруг шепчет о спокойствии. А ты отдаешься этому шепоту и засыпаешь.

Если честно хочется смеяться в лицо этому клоуну. Он что правда думает, что я так просто вырублюсь от этого монотонного бреда? Полная хрень.

Мужичок поднялся и подойдя ближе и затораторил.

– Дорога была достаточно витиеватой и неопределенно длинной. Тем было интереснее встретить на ней человека. Первый из них был сухой старичок неопределенного возраста. Он представлял собой пучок стянутых жил и пары вечно повторяющихся мыслей. Проходя мимо пустых домов, он что-то бормотал себе под нос. Это было заклинание его жизни, придуманное им еще в детстве – «терпеть все равно что в окно смотреть». Эта подсознательная установка заставляла его выпутываться из любых ситуаций, случавшихся на пути. Так он и дожил до ста одного года. Перетерпел жизнь. Никакой родни у него не было. Он родился один и умрет один. Проходя мимо горы, он поднес пустую ладонь ко лбу и отдал честь невидимому божеству. Божество это называлось инерцией. Было заметно что на тыльной стороне руки у него написано – «жить всё равно что воду лить». Так и продолжал он ступать бесцельно и неопределенно становясь самой выжженной землей, по которой шел. И вот через полтора километра появился еще один человек. Человек, что-то выкапывал в нескольких метрах от дороги. Это был невысокий мужичок лет 35. Подойдя, ближе стало заметно, что он не выкапывает, а закапывает. Он закапывал в землю слова им сказанные и написанные. Стирал понимание и значение. Хоронил своё проявление под сыпучей землей настоящего. Закопав всё до последней буквы, он насыпал сверху еще немного земли и в наступившем страхе и пустоте стал озираться ничего уже не понимая и не замечая более ничего, на чем мог бы остановиться взгляд. Всё утратило смысл и лишь солнце продолжало светить в наступившем безмолвии.

Мужичек подошел еще ближе, я практически различал его зловонное дыхание.

– Выход за территорию школы – запрет. Грубить учителям – запрет. Нарушения правил распорядка – запрет. Запрет несет за собой последствие. Твои ноги каменеют, руки не слушаются, а язык немеет. И в таком состоянии ты находишься до момента, когда тебя не находят учителя.

После этих слов Мужичок хлопнул в ладоши, и я открыл глаза. Хотелось все ему высказать и послать куда подальше. Но язык меня не слушался. Я зло смотрел на него и думал, что же он со мной сделал? После этого меня повели обратно. И когда утром я поднялся я не понимал приснилось ли мне это или нет. Никто из преподавателей не упоминали о данном визите.

Но с этого дня мне стали выдавать «подумит» – один из самый сильных подавляторов. Я закинувшись им как-то уж совершенно не хотел ни сбегать с территории, ни вообще как-то проявлять излишнюю активность. Я закрывал глаза и оказывался в своем холодном лесу. Я бежал мимо деревьев, не чувствуя ни холода, ни боли. Мимо меня проносились кресты, и низенький мужичок, смотрящий внутрь задавал мне один лишь вопрос.

– Кто ты?

– Я Иван Полунин хотелось закричать. Но язык меня не слушался, а ноги тяжелели. И я проваливался в темноту.

Но надолго меня все равно не хватило в моем мысленном заточении. Как бы нас не пичкали таблетками и не ограждали от мира, раз в неделю нас заставляли выходить на обязательную прогулку. Обычно она проходила по четвергам, когда к нам приезжал директор школы. Ему приятно было наблюдать за тем, что его детище функционирует. Директор всегда сначала общался с учителями, а затем, становясь в центре двора, посматривая на притихших детей говорил какие-то общие слова про «социализацию и адаптацию». В тот день, я, как всегда, тащился за всеми в ожидании, когда кончится этот цирк и я снова вернусь к своим красочным снам. И тут я увидел машину директора, припаркованную во дворе школы. Окно одной из дверей было открыто. Внутри меня стала нарастать напряженность. Окно ведь открыто и почему-то только я обратил на это внимание. Я отпросился в туалет и вместо того, чтобы идти в дом побежал к машине и оглянувшись через окно залез внутрь. Зачем я это сделал я не могу объяснить. Но внутренняя напряженность исчезла. В машине было так удобно что я быстро провалился в сон. Когда я проснулся я ощутил, что нахожусь в желудке у кита. Вокруг было тепло, а окружающее пространство будто бы вибрировало. Я увидел Директора и рядом с ним нашего координатора Елену Алексеевну. Они смеялись и держали друг друза за руки. Я привстал и врезался в потолок. В ту же секунду я услышал крик и через мгновение пространство заколыхалось и закрутилось ещё сильнее и после нескольких ударов затихло. Через выбитое окно я видел, как к обочине, где мы лежали подъехала полиция. Потом я потерял сознание.

Меня поместили в карцер на неделю. Но не для того, чтобы наказать, а типа для того, чтобы обезопасить меня от себя же. Так они сказали. Вот ведь бред, я сам с собой нахожусь всегда, как можно меня обезопасить от меня же? Да, физически я ничего с собой не сделаю, но ведь мысленно я могу всё.

Короче в карцере, кто не знает, есть жесткий распорядок. У нас в нем содержалось около десятка человек, но мы не могли общаться с другими, потому что пока мы бодрствовали за нами тщательно следили. А если мы вступали в контакт на выводили вперед и били резиновой палкой. В общем спальном зале у каждого было место у стены, а кровати находились в двух метрах друг от друга. Нам давали таблетки, которые снова погружали в ватную неопределенность и способствовали сонливости и отрешенности от окружающего, поэтому во время тихого часа общаться ну совершенно не хотелось. Прямо как у буддийских монахов, давших обет молчания. День на пятый я вообще окружающих перестал воспринимать как людей. То же самое что стул или стол. Я лежал и изучал отвратительную зеленую стену. Воспитатели ходили вдоль кроватей и ругали тех, кто не спал, поэтому приходилось притворяться. Мне никогда поначалу не хотелось спать днем, но ложась и слушая мерное сопение окружающих я постепенно и сам засыпал.