Но разбойники не ответили, и его голос затерялся в шуме ветра. Последний из испанских кораблей, «Ворон», разлетелся под ними на куски. Когда он соскользнул с зубчатого рифа, торговец с бессловесным ревом ненависти ударил кулаком по скале и отвернулся от разбойников. Он закрыл глаза Нероли и крепко прижал ее к себе, когда бушующее море поглотило корабль целиком и швырнуло их на скалы навстречу своей гибели.

Прилив отступил, и на следующее утро стало видно целое состояние в золоте. Там были сырые самородки, взятые прямо из сердца далекой страны. Куски драгоценного металла были окружены необычной галькой, которую разбойники игнорировали, когда рыскали по пляжу во время прилива, не узнавая драгоценные камни в их сырой и необработанной форме, и не в состоянии отличить их от обычных камней пляжа. Они безразлично относились к телам утонувших моряков, лишь иногда проверяя карманы или срывая цепь с горла трупа.

Грабители смеялись и праздновали, дрались и воровали друг у друга, а потом торговали, пили и позволяли своим фермам и средствам к существованию разоряться, совершенно ленивые в своем неизмеримом богатстве. Они построили свои дома на виду у моря, на богатой и плодородной земле Сент-Оуэн, и жили, как короли без совести, наслаждаясь богатством и роскошью, которые они купили ценой жизней, потерянных на пяти испанских кораблях.

Шли месяцы, и те, кто слышал проклятие торговца, вскоре забыли о нем. В конце концов, какое возмездие может обрушить на живых человек, чей труп давно уже выбросило на берег?

Настал день, когда они отпраздновали годовщину своей счастливой судьбы в доме некоего Пьера Соважа, основателя их плана и предводителя группы, благодаря которому они так много приобрели.

Несколько нервных смешков и насмешливых комментариев — вот и все, что вызвало воспоминание о проклятии торговца, а дорогой алкоголь лился рекой. Их разговор был громким и хриплым, но даже сквозь него неумолимо пробивался собачий лай, и Соваж крикнул одному из своих спутников:

— Боже мой, Арман! Может, ты пойдешь и заткнешь свою чертову тупую шавку? У меня от нее голова разболелась.

— Ты уверен, что это не дешевое вино, которое ты нам даешь, вызывает у тебя головную боль, Соваж? Мы все знаем, что ты держишь хорошие вещи под замком, скряга ты этакий, — огрызнулся Арман, вставая.

— Как будто ты хоть что-то смыслишь в вине! — крикнул ему вдогонку Соваж.

Когда Арман вышел из комнаты, дом сотрясла странная дрожь, как будто его медленно тащили по каменистой земле.

Тихо хлопали двери и ставни. Затем в кухне раздался грохот падающих кастрюль, от которого несколько человек заметно подпрыгнули, и Соваж увидел, как бренди в его бокале задрожало, а затем расплескалось по ободку, липкое и золотистое. Он неуверенно ухватился свободной рукой за край стола и поднял глаза вверх, когда со стропил над ним посыпалась пыль.

Сотрясение земли прекратилось так же внезапно, как и началось, и когда мужчины нервно переглянулись, кто-то позади Соважа заметил:

— Ну, если это была месть торговца, то он мог бы просто помять одну из твоих кастрюль, Соваж.

В наступившей тишине собака Армана еще громче залаяла — пронзительный скулящий протест, который еще сильнее действовал Соважу на нервы теперь, когда его товарищи замолчали.

Выбитый из колеи, он вскочил на ноги и закричал, направляясь к двери:

— Заткни это глупое создание, Арман!

Раздался пронзительный визг, когда Арман пнул собаку ногой, но она не переставала лаять, и когда Соваж подошел к ней, он увидел, что она визжит у двери. Он оттолкнул Армана в сторону и развязал веревку, удерживавшую ошейник собаки. Он дал ей такой пинок, что она с воем исчезла в ночи.

— Ради Бога, Соваж! — запротестовал Арман: — Мне может потребоваться несколько часов, чтобы найти ее сейчас.

— Она вернется, когда будет готова, — огрызнулся Соваж. — Вернись в дом, а то жара спадет.

— Соваж!

— Я не виноват, что твоя собака идиотка.

— Нет, забудь о ней, смотри!

Пьер Соваж посмотрел в ту сторону, куда показывал Арман, и раздраженно пожал плечами:

— Что?

— Посмотри на это.

— Посмотри на что, Арман? Я вообще ничего не вижу. Пляж совершенно пуст.

— А где же море?

Соваж уставился на него, как на идиота.

— Сейчас отлив, Арман. Насколько ты пьян?

— Да, — нахмурился Арман, — отлив уже начался, но этого не должно быть.

— Ну, это, очевидно, не так, потому что его там нет. Да что с тобой такое? Заходи, ты такой же тупой, как и твоя чертова собака.

— Я не вижу моря, Соваж. Я никогда раньше не видел его так далеко.

— Да кому какое дело, Арман? Ты же больше не рыбак, какая разница?

Пьер повернулся, чтобы вернуться в дом, но сильная рука Армана удержала его.

— Соваж…

— Что еще?

— А это что такое?

Соваж раздраженно фыркнул и, прищурившись, посмотрел на горизонт:

— Я ни черта не вижу.

И все же в голосе Армана было что-то такое, что заставило его вглядеться в темноту, раздраженно прищурившись.

Но он ничего не видел. Затем погасла низкая звезда, а затем еще одна, когда линия тени медленно поднялась на горизонте.

— Что это? — медленно прошептал Соваж.

Они стояли и, молча, смотрели, как темнота поднимается перед ними подобно савану, их брови были нахмурены в ужасе, а разум затуманен алкоголем. Поднялся ветерок, принеся с собой запах океана и звук, похожий на отдаленный гром.

И только когда огромная волна начала превращаться в белых лошадей, двое мужчин, наконец, поняли, что это такое.

— Беги, — прошептал Соваж, и они обернулись, бокалы выпали из их рук и разбились вдребезги, когда цунами обрушилось на остров.

Стена темной воды обрушилась на землю, как кулак. Дома и жизни были разбиты вдребезги с разрушительной яростью, которая вырвала деревья с корнем и сровняла с землей строения. Вздымаясь и кипя, море рвало сушу, смешивая ее с солью и водой океанского дна. Затем, схватившись, как огромный коготь, бурлящая вода отступила, увлекая за собой все следы разбойников и не оставляя после себя ничего, кроме опустошения.

Когда забрезжил рассвет, жители Дальнего побережья, наконец, пришли посмотреть, что же такое буйное неистовство океана произвело на остров. Они пришли в ужас, увидев, что земля так исказилась; акры леса и плодородной земли были поглощены морем. Только большой песчаный залив остался под краем более высокой земли, которая была нетронутой. С этой возвышенной точки они смотрели вниз на пустырь.

Медленно кружили вороны, некоторые осторожно садились на предательские скалы к югу от залива, где год назад потерпел крушение последний из пяти испанских кораблей.

Сам океан снова был спокоен, и только собачий лай нарушал тишину. Солнце поднялось в ясном небе над землей, которая навсегда останется бесплодной и покрытой песчаными дюнами.

Скала ведьм

Из всех девушек, живущих в рыбацкой деревушке Ле-Хок, была Мадлен, которая считалась самой красивой. Это мнение, однако, как правило, выдвигалось мужчинами деревни. Женщины спешили заметить, что Мадлен, пожалуй, слишком высока для девушки, и ее блестящие черные волосы были немного суровы против бледной кожи. Ее карие глаза были слишком темными, они указывали на это, поскольку все знали, что голубые глаза предпочтительнее. Она была слишком сообразительна и самоуверенна, чтобы считаться по-настоящему женственной. Слишком высокие скулы делали ее похожей на иностранку. Она слишком тихо смеялась, и ее улыбка была слишком широкой. Она была книжницей и говорила о вещах, которые они не могли понять.

Мадлен, заключили они, на самом деле не была чем-то особенным, и было трагической загадкой, почему Хьюберт — высокий, красивый, очаровательный Хьюберт — оказался так неловко влюблен в нее.