– Чтобы проткнуть ее иглой и вытащить нитку с другой стороны, требуется та же ловкость, та же… сила. Но я не позволю вам прятаться за спину госпожи Йи. Вы отлично знаете, что я хочу посмотреть не на эту рану.

– Но увидите только ее, ваше величество.

Он гордо вздернул острый подбородок.

– Хорошо, генерал. Пока что вам ничто не грозит. Могу я хотя бы устроить вас поудобнее?

Китадо посмотрел на свою лошадь и поклажу, и перед его глазами явно бушевала мысленная борьба.

– Мне неприятно просить вас о чем-либо, ваше величество, но, похоже, я не сумею сам позаботиться о лошади и разгрузить ее. Если кто-то из левантийцев…

– Я сама могу отнести сумки и поухаживать за лошадью, друг мой. Разве я не доказала, что сделана из плоти и крови, а не из фарфора и золота? Я на многое способна, не только быть императрицей.

– Вы всегда были добры ко мне, ваше величество.

Если бы я не засмеялась в ответ на беззвучные извинения, стоящие в его глазах, то непременно разрыдалась бы.

У подножия широких ступеней храма находился старый каменный алтарь, Рах опустился в грязь на колени перед ним и, держа в руках отрезанные головы, начал заунывно петь. Прямо как разговаривал с Дзиньзо – это была мелодия, которая становилась то громче, то тише, с поэтическим ритмом, напоминающим какой-то потусторонний язык. В каждом слове слышалось горе и в то же время радость, наполняющая мое сердце надеждой.

– Что он говорит? – спросила я, глядя на Тора, который занимался лошадью.

– Это погребальная песнь. Он молится и выпускает каждую душу обратно в мир. Погребальная песнь необязательна, но, поскольку это не алтарь Нассуса, Рах сначала хочет привлечь внимание богов.

– Нассуса?

– Это бог смерти. Он всегда с нами. Нас клеймят во имя его, чтобы мы всегда знали, какую жертву приносим. Мы – Клинки и охотимся, чтобы ваши руки были чисты. Мы – Клинки и убиваем, чтобы ваши души были легки. Мы – Клинки и умираем, чтобы вы жили.

– А головы?

От моего вопроса пыл Тора сменился мрачным взглядом.

– Чтобы души можно было отнести в священное место и отпустить. Если этого не сделать, они навеки застрянут в этом мире, в клетке собственной плоти, и никогда не возродятся. Бесчестье оставить душу прозябать здесь, даже душу врага.

Генерал Китадо зашевелился на своем ложе из глины и цветов.

– Прозябать?

– Оставить ее здесь. Неспособной к перерождению. Вот почему он хотел отрезать голову дровосеку.

Тор говорил это и тогда, но я была слишком разъярена из-за жуткого зрелища и боли женщины, чтобы задуматься о его словах. Я сидела рядом с женой дровосека, пока она укладывала тело. Я зажгла благовония. Молилась вместе с ней и предложила возмещение, которое пока не могла заплатить, но она лишь сказала: «Благодарю вас, госпожа» и «Вы так добры, госпожа», а выглядела так, будто и сама внутренне мертва. Несмотря на ее горе, я торопилась. Оставаться было опасно, и все же вина приковала меня к этому месту, как бабочку пришпиливают иголкой к доске. Министр Мансин пожертвовал собой, чтобы я выжила и однажды могла дать бой, но, куда бы ни шла, я везде несла своему народу лишь смерть.

Все это время Рах ковылял по двору, ухаживал за лошадьми и отрезал головы. Он складывал их в мешок, и кровь сочилась сквозь мешковину. Слишком много работы ради трофеев, которые сгниют к концу дня.

– Но почему головы? – снова спросила я, скользнув взглядом по Раху, который стоял на коленях перед алтарем и напевал. – Почему не пальцы? Они весят гораздо меньше.

Тор осклабился.

– Какой смысл отрезать пальцы? Разве что забавы ради. Душа находится в голове, а не в руке, ноге или носу. Вот почему мы носим раскрашенное клеймо на затылке.

– Но у тебя нет клейма. И голову ты не бреешь. Почему?

На краткий миг он встретился со мной взглядом, а потом повернулся обратно к лошади, так и не ответив. Я посмотрела на Китадо, вымокшего не только от дождя, но и от пота, и он едва заметно покачал головой.

Больше я не стала задавать вопросов.

Пока генерал Китадо отдыхал, Рах разжег костер из собранного Тором хвороста. Я была против, но стены в храме были каменные, а нам нужна была горячая вода, и потому я сдалась, понадеявшись, что никто не заметит дым, просачивающийся из-под крыши храма.

Я внесла внутрь седельные сумки и поставила котелки, чтобы набрать дождевой воды, но левантийские лошади не позволили мне ими заняться, даже Дзиньзо, хотя я весь день скакала на нем. Мне страшно не хотелось оставлять эту работу Тору, но лошади не дали мне выбора. Юный левантиец пошел обратно в лес за дровами, но вскоре вернулся с пустыми руками и с привычной уже хмурой миной объявил:

– Сюда приближаются люди.

Я напряглась.

– Люди? Какие?

Он пожал плечами и нетерпеливо взмахнул рукой.

– Не знаю. Люди. Кисианцы.

– Кисианцы? С какой стороны?

– Они на дороге, направляются сюда.

Трудно сказать, что больше завладело моими мыслями – страх или радостное предвкушение. Люди принесут новости, но люди могли и доставить неприятности.

– Мне их убить? – спросил Тор настолько беззаботно и с явным желанием помочь, что я не сразу осознала значение его слов.

– Убить? Нет! Не убивай их, то есть… пока не надо. Что плохого они нам сделали, почему ты вдруг решил их убить?

Тор покраснел и снова угрюмо нахмурился.

– Вы же скрываетесь. Убить тех людей было бы безопаснее, – с легкой обидой объяснил он. – Или мне пойти с ними поздороваться? Уверен, это произведет впечатление.

Он показал на свое лицо, и был прав. Объяснить кому-либо, почему два левантийца путешествуют с двумя кисианцами, было бы подвигом.

– Далеко они отсюда?

– Могут быть здесь с минуты на минуту.

Я коснулась чехла с Хацукоем.

– Вооружены?

И снова он нетерпеливо пожал плечами.

– Точно не скажу, но ведь ножи нетрудно спрятать.

Я чуть не рявкнула, что и сама прекрасно это знаю, но вместо этого указала на лошадей.

– Они не позволили мне ими заняться. Сделай все необходимое и…

С дороги послышались голоса и топот копыт, и я едва сдерживалась, чтобы не вытащить лук из-за спины. Ведущая к святилищу Отобару дорога здесь и заканчивалась. Старый путь паломников еще носил следы былой славы – потрескавшиеся и потемневшие от непогоды статуи, выбитые на камнях изречения и заросшие цветочные клумбы, когда-то наверняка великолепные.

К нам приближались три молодых человека, их лошади были нагружены поклажей.

– Добрый вечер, – выкрикнула я. – Вы хотите передохнуть в святилище?

– Вечер добрый! – отозвался один из путников. – Именно. В округе не найти другого укрытия, неудивительно, что в такую погоду мы оказались здесь не в одиночестве.

– Разумеется. – Я подождала, пока они приблизятся, и добавила: – Надеюсь, для вас не составит неудобств разделить с нами кров.

Предводитель отряда, явно состоятельный молодой человек, судя по лошади и одежде, улыбнулся и уважительно поклонился.

– Конечно, госпожа. В такие трудные времена все мы должны держаться вместе.

Он оглядел поляну, и хотя генерала Китадо не было видно, он отдыхал внутри, но Рах и Тор занимались своими делами, опасливо поглядывая на вновь прибывших.

– Эти левантийцы нам не враги, – сказала я, предвосхищая вопрос. – Какую бы роль они ни играли в чилтейском вторжении.

– Их принудили в этом участвовать, – пробормотал один из путников – юноша с изящно постриженной бородкой, делящей подбородок пополам. – А еще они – наши освободители.

– Да, – согласился третий, удивив меня едва сдерживаемым пылом. – А если им доверяет сам доминус Виллиус, то и нам негоже в них сомневаться.

Эти слова как будто ставили финальную точку в разговоре. Все трое спешились и начали обустраиваться на ночь. Я уставилась на них, пытаясь осознать значение сказанного. Это была какая-то бессмыслица, но я сообразила, что они поклоняются Единственному истинному Богу – никаких семейных символов, одежда простая, хотя и сшита у хорошего портного, и каждый носил серебряное ожерелье на шее. У двоих оно было спрятано под одеждой, а у бородатого серебряная маска гордо висела напоказ поверх одежды.