– Нормально обстоят. У нас отрицательный резус, а значит, нет обезьяньих антител. Антитела образуются…

– Ой, короче, Склифосовский, – прервала его лекцию Катя, – Верю, что вы в курсе, не за завтраком же медицинские теории слушать. Одним словом, мы с тобой произошли не от обезьян, раз нет этих самых антител. Ну и славненько. Значит, вполне можно развить новую расистскую теорию о Божественном нашем происхождении.

– Ну, ты завернула! – покачал головой Тошка.

– Шутка. Но красиво, – почти с сожалением отказалась от теории Катя.

– Красиво. Но в каждой шутке есть доля шутки?! – попытался определиться Антон.

– Можешь обдумать это на досуге, – оставила ему свободный выбор Катя, – Так чем ты займешь свой досуг сегодня?

– Буду бездельничать в законный выходной. А ты?

– Тоже. Буду валяться на диване, читать умные книжки и гонять вас с Мартином периодически. Бабуля вот только не даст нам побездельничать вволю. Она участвует сегодня в городской выставке комнатных цветов. А после выставки – к нам на доклад о проделанных мероприятиях.

Мартин, услышав свое имя, выполз из угла. Он мелко трясся, опустив голову, и жался к ногам Антона.

– Ма-а, он уже все сделал в этом углу, – определил симптом его страха Антон, – Старый он стал. Эх ты, старый дуралей.

Катя вытащила из угла стул, у которого сидел пес, присела и стала вынюхивать угол.

– Ма, ты сама, как Мартин, – засмеялся Антон, наблюдая, как тщательно она принюхивается.

– Но, между прочим, он тут ничего не сделал. Но скоро наделает, поэтому и трясется от страха, что вот-вот упустит. Тащи ты его быстрее на улицу!

Антон подхватил лохматого Мартина под мышку и, на ходу натянув куртку и ботинки, выскочил на улицу. Очень удобно, между прочим, иметь квартиру на первом этаже. Для тех, кто держит дома собак. Открыл дверь – собачка выбежала сама, прогулялась и вернулась домой. Поскребла лапкой, ей и открыли снова. Мартин тоже, конечно, пользовался привилегией первого этажа, но с тех пор, как он стал стар и совершенно оглох, его торжественно цепляли на поводок и выгуливали перед домом. Он ведь не мог слышать сигналы машин, угрожающих рыков больших собак, даже имени своего – кричи, зови, не дозовешься. Но зато он научился читать по губам и понимать настроение по жестам. Иногда казалось, что вовсе он не оглох, настолько хорошо понимал, о чем речь и совершенно верно реагировал на команды. Но проверка на еду, когда Катя с Антоном на все лады звали «иди кушать, Марти» и сыпали собачий корм, ничего не давала: как храпел на своем диване, так и продолжал храпеть, хотя, когда еще не был глухим, мчался из дальнего конца квартиры на этот зов, услышав звук наполняемой собственной миски. Стал старым, но остался любимым. Ему прощали возрастные привычки есть, выкладывая все твердое на пол и пытаясь пережевывать беззубым ртом, а изо рта вываливались кусочки, и после вокруг его миски разливались моря супа или валялся недогрызанный сухой корм. Да ладно, Марти, не переживай, старичок, вытрем за тобой. А он и не переживал, заваливался у плиты, и снова покой и сон. Невозможно представить, что любимая «шкурка Марти» может умереть. Не будет сопеть, сипеть и храпеть, не будет радоваться и прыгать, как щенок, ежедневно встречая хозяев, умильно дремать, аккуратно подложив лапки под щечку, цокать по полу и просто жить, любить, надоедать, раздражать и восторгать. Его постоянно все тискали, гладили, чесали, а он флегматично позволял все это проделывать с собой. А бабулю он просто обожал, исходил мелкой нетерпеливой дрожью, пока она снимала обувь в прихожей, и ждал, когда же она его погладит и произнесет «малыш ты наш…». Тогда он глубоко вздыхал, заваливался на пол и поднимал лапки, чеши, мол, меня такого хорошего.

Да, бабуле надобно позвонить. Как там ее давление? Телефон у нее только домашний, старый, с трубкой на витом шнурке. И никаких гудков долго нет. Наконец, что-то зашуршало, и раздался гудок соединения, затем голос бабули и посторонняя болтовня то ли радио, то ли других абонентов.

– Мам, доброе утро. Ну, хорошо, добрый день тебе. А нам доброе утро. Антон уже с Мартином гуляет. Ну, ты-то молодец, а мы встаем по выходным попозже. Как себя чувствуешь? У Антона тоже голова с утра болит. Слышала по телеку, что в мире творится? Это все от магнитных бурь. Я тебя плохо слышу, тут кто-то еще разговаривает. Ты к нам приезжай после выставки. Пока, – сумбурный и быстрый разговор среди помех и чьих-то выкриков.

Итак, у бабули давление, у Антона тоже, снег был красным с утра, и вообще утро странное. А! Еще сон! Что-то мне снилось, не помню. И что-то меня напугало. Нет, не так, что-то было хорошее, но непонятное, и это непонятное превратилось в пугающее уже после пробуждения. Вот зря все не обдумала и не запомнила! А теперь и не вспомнить. Что там за окном творится? Вроде, бешеного света этого больше нет. Похоже, сегодня будет очень тепло. Шторку все же стоит задернуть. Ну, его, это солнышко.

Антон с Мартином на руках вошел в комнату Кати тихо и как-то грустно. Мартин по-прежнему дрожал и смотрел исподлобья, урывками. Совершенно непонятно, что с ним.

– Что случилось? Что-то вы быстренько выгулялись. Почему Мартин дрожит? – закидала вопросами сына Катя.

– Сам не пойму, что с ним. Вышел трясущийся, ножку задрал и прямиком домой. Он не хочет гулять. А на нашей улице две аварии. У магазина и у нового дома. И народу уйма. Народные гулянья, что- ли какие. Праздник сегодня? Может Мартин думает, что сейчас начнут петарды стрелять?

– Может, правда сегодня праздник? Целых два года какой-нибудь суперкорпорации! Вечером, как обычно, салют будет.

Она устроила Мартина у себя в ногах, ощупала нос, помяла его живот, открыла и осмотрела пасть. Но нет у него никаких серьезных симптомов! Только дрожь и страх.

– Марти, ложись-ка, дружок, на свою подстилочку. Давай накрою тебя одеяльцем, спи, малыш. Согревайся. А я пойду кексик спеку – бабуля скоро в гости к нам придет. А ты иди, Тош, почитай лучше. Ты же сейчас опять в свой комп зарядишь играть.

– Ма, ну ты же знаешь, что заряжу. Ну, так вот я так и сделаю. А потом почитаю.

И что на это можно ответить? Не орать же. Разумный мальчик, не дурак, имеет свое мнение. Свое почти железное мнение.

– Значит играть ты будешь час, и не больше. О кей? Не из вредности. Мне жалко твои глаза, они тебе еще очень пригодятся, – не менее железно произнесла Катя.

– О кей, – неохотно согласился Антон. Аргумент был веским – зрение портилось слишком явно, и час игры все же получен.

Тихая квартира, тихие обитатели. Мартин, свернувшись, похрапывал под одеялом. Катя на кухне, вынув из духовки остывать сметанный кекс, читала очередную умную книжку про жизнь. И не было никакого красного утра, никакого сна, никаких самолетов, птиц и подснежников. И задвинуты шторы, и не доносятся звуки. И все, как всегда, мирно и спокойно.

Но неугомонный Антошка уже стоял в дверях Катиной комнаты.

– Ма, у меня что-то с компом, он не включается. Вернее, он начал тормозить посреди игры, потом вырубился. И все – больше не врубается.

– Ты уже больше часа играл в компьютер. Вот он и устал. И вообще, не делай с ним экспериментов больше. Пожалуйста, не переустанавливай программы. Оставь его в покое до понедельника. Я программиста вызову, домой сейчас ему позвоню. Дай телефон.

Это просто беда, а не Антоша. Уже сколько раз докапывался в компьютере до самых его компьютерных потрохов. Результат – черный экран и беленький прыгающий курсор. Все интересные программки надо обязательно установить, потом переустановить, потом удалить. И так до бесконечности. У бедного компа крыша съезжает от всех этих переделок. Программист по вызову уже стал другом семьи. Родной человек почти! Так, звоним и заказываем друга семьи на понедельник. Но позвонить, никак не получалось. Телефон не работал. Полная тишина.

– Тош, телефон… Что творится сегодня? – растеряно спросила в пространство Катя.

– Может, что-то случилось, может переворот какой-нибудь, а мы сидим здесь за задвинутыми шторами и ничего не знаем, – начал придумывать версии Антон.