Полуденная жара. Петухов бредёт по пустынной просёлочной дороге и вяло рассуждает: «Да, так я далеко не уйду, надо бы где-нибудь раздобыть транспорт, хотя бы лошадь с телегой, что ли. А то в этом пекле и свариться можно».

Над полями, лежащими по обеим сторонам дороги, поднималось дрожащее марево, травы на лугах поникли от жары, а звонкий беспрерывный стрекот кузнечиков раздражал слух и мутил сознание. Хотелось пить какой-нибудь прохладительный напиток, и чтобы хоть немного мысленно охладиться, он принялся вспоминать свой самый морозный зимний день.

…Гусеничный военный вездеход несётся с железным грохотом по заснеженной насыпной дороге, проложенной через замёрзшее поле, пытаясь быстрее проскочить опасный участок, регулярно простреливаемый противником. Можно было объехать поле стороной, но тогда они не успевали добраться в часть засветло, пришлось бы включать фары, чтобы подсветить себе путь, а это хорошо будет заметно врагам. В кабине бронетранспортёра сидят двое солдат, водитель и он. Они отвезли боеприпасы на передовую бойцам и возвращались обратно, чтобы загрузиться вновь. И вездеход почти уже домчался до спасительного леса, стеной стоящего впереди, как впереди, немного в стороне, взорвался первый снаряд. Водитель от неожиданности слегка вильнул на узкой дороге и добавил газу. Второй снаряд взорвался прямо перед бронетранспортёром. Водитель не смог удержать железную махину на узком пути, и она съехала с высокой дорожной насыпи в кювет. Он попытался задом выехать на дорогу, но уклон был очень крутой и гусеницы только скользили по мёрзлой земле, не желая вытаскивать тягач. Двигаться по заболоченному, хоть и замёрзшему полю, было ещё опаснее: тяжёлый вездеход сразу же завязнет и тогда уже точно не выбраться из-под обстрела. Ситуация сложилась весьма опасная: застрявший тягач на заснеженном поле был отличной мишенью для противника. Опытный водитель военного вездехода сказал:

– Сейчас мы находимся частично под прикрытием косогора и стреляющим, надеюсь, почти не видно цели. Надо притвориться подбитыми и замереть на одном месте, а когда они успокоятся и решат, что попали в нас, будем опять штурмовать насыпь.

С этими словами он собрал в салоне промасленную ветошь, поджёг её зажигалкой и выбросил на дорогу. Ветошь быстро разгорелась, клубясь чёрным дымом.

– То что надо, – удовлетворённо хмыкнул водитель и, достав пачку сигарет, предложил ему и закурил сам.

– Минут пятнадцать подождём, – сказал он, спокойно затягиваясь.

Противник выпустил по ним ещё пару снарядов, которые разорвались в стороне, за насыпью, и, решив по поднимающемуся из-за дорожной насыпи чёрному дыму, что попали в бронетранспортёр, прекратил обстрел. Товарищи выкурили ещё по одной сигарете, водитель вздохнул и произнёс обречённо, с тревогой глядя на поле, по которому змейками потянулись снежные позёмки:

– Сиди – не сиди, а нам отсюда как-то надо выбираться, чего доброго, буран ещё начнётся, замёрзнем здесь на хрен, соляры до утра не хватит. В общем, делаем так: вылазим с подветренной стороны, на дорогу не выходим, они могут наблюдать в бинокли, отстёгиваем с боку кузова бревно для помощи при буксовке и подтаскиваем его под висящую часть гусеницы, я сяду за рычаги и буду потихоньку елозить влево-вправо, пятясь назад, а ты ногами и руками подталкивай бревно под траки, пока они не захватят его. Понял?

– Да, понял.

Судя по термометру на улице было минус 25, а с учётом ветра – и все минус 30. Они наглухо застегнули куртки и шапки, натянули капюшоны поверх шапок, надели рукавицы и вылезли наружу. Ветер в поле уже посвистывал, разгоняясь, но их не задувало под прикрытием косогора, а только быстро наметало снег. Пока отстёгивали от борта бревно, пока тащили его по сугробу к задней части тягача, замерзли основательно, но останавливаться было нельзя. Кое-как подсунув вдвоем с солдатом под гусеницу бревно, водитель прокричал ему на ухо, пересиливая завывание ветра и шум мотора:

– Ну держи! Я пошёл елозить! – и полез в кабину.

Вездеход дёрнулся и стал пытаться ползти задом на дорогу, лязгая гусеницами о ведущую шестерню и проскальзывая по земляной насыпи. Петухов всеми силами старался подтолкнуть бревно под трак, но безуспешно, гусеница упорно отталкивала его. Тогда он лёг на бок на снег и, упёршись руками и ногами, стал толкать бревно к тракам, не думая о том, что и его может зажевать под себя гусеница. Траки грохотали, лязгали, визжали железом о катки, перед самым его лицом отбрасывая замёрзшую землю со снегом прямо на него, но Петухов продолжал толкать, пока наконец гусеница не наехала траком на бревно, подмяла его под себя, бронетранспортёр рванулся с места и вылетел на дорогу. Водитель прокричал ему через открытое окошко кабины:

– Быстро залазь! Уходим!

– А бревно? – Петухов попытался вытащить его на дорогу.

– Чёрт с ним! Бросай! Потом заберём! Сейчас нас накроют!

Петухов, чуть живой от холода, залез в кабину, вездеход рванул, и они понеслись к спасительному лесу. Противник обнаружил оживший бронетранспортёр, но было уже поздно: пара снарядов, посланных вслед убегающим, не долетели и разорвались где-то позади мчащейся железной машины. Водитель оглянулся на взрывы снарядов, поднял вверх средний палец руки и радостно прокричал:

– Что, съели нас? Накось выкуси!

…После таких мелькнувших в мозгу почти забытых морозных воспоминаний Петухову стало немного легче, и он зашагал быстрее. Это был относительно молодой человек среднего роста, слегка полноватый, с резкими чертами квадратного загорелого лица, прямым заострённым носом и дерзким взглядом. Коротко стриженые волосы пшеничного цвета были мокрыми от духоты и ходьбы, как у человека, давно не ходившего пешком по просёлочным дорогам. На нём были надеты белая футболка с короткими рукавами, серые мятые штаны, закатанные до колен, и шлёпанцы, а на плечо был накинут увесистый рюкзак.

Дойдя до перекрёстка, он остановился в нерешительности, не зная, куда повернуть: налево, направо или продолжить идти прямо. У обочины, на чёрно-белом полосатом километровом столбике с цифрой восемь, были прибиты два жестяных указателя в виде стрел, направленные в противоположные стороны, но надписи на них были замазаны красной краской – наверное, для конспирации. Так что оставалось неизвестным, до какого же населённого пункта ещё восемь километров пути. Под столбиком активно копошилась стайка воробьёв, выклёвывая что-то в песке, и периодически по очереди приседали, хлопая крылышками по земле – видимо, таким образом охлаждали свои тельца, не обращая никакого внимания на подошедшего пешехода. За спиной у путника послышался нарастающий мотоциклетный шум, и маленький мотороллер, обогнав Петухова, клубисто подымливая, стал со скрежетом тормозить. За рулём таратайки сидел странный субъект маленького роста, одетый во всё кожаное. На нём была наглухо застёгнутая чёрная куртка, такие же штаны, высокие ботинки на толстой подошве, на руках – кожаные краги по локоть, а на голове –велосипедный шлем с черными очками. Докатившись до середины перекрёстка, он резко затормозил и, манерно поставив одну ногу на дорогу, другой нетерпеливо стал постукивать свой мотороллер, как коня, крутя круглой головой в шлеме по сторонам – видимо, тоже выбирая себе путь, а драндулетка в ответ по-поросячьи повизгивала, словно просилась продолжить бег.

«С ума сойти, как только этот придурок терпит такой зной», – подумал Петухов с удивлением.

Одновременно с левой стороны стал приближаться неторопливый рокот идущей гружёной машины. Водитель мотороллера откинул подножку у своего «коня», слез с сиденья, встал посередине дороги и, как регулировщик, принялся размахивать руками в крагах, показывая подъезжающему транспортному средству, что он будет пересекать перекрёсток только прямо. Из-за поворота неторопливо выкатился жёлтый автобус и, зло выпустив воздух из пневмотормозов, остановился перед кожаным человечком, делающим чёткую отмашку двумя крагами в правую сторону. Из окон автобуса повысовывались по-солдатски стриженые парни, видимо, призывники, и с удивлением стали разглядывать добровольного кожаного регулировщика. Водитель автобуса с красным от жары злым лицом недовольно заорал в форточку: