И еще. Абсолютное большинство людей, работающих на нас (не «у нас»), несут свою службу незаметно, если хотите – тайно. Они официально и легально работают в разных отраслях, но каждый из них, в своей «второй» жизни, работает над выполнением тех заданий, которые ему доведены при поступлении на службу к нам, и он их выполняет под постоянным контролем соответствующих кураторов. Идет, повторяю, война. Да, мы располагаем целой сетью школ, в разных странах, где готовим кадры для нужд нашей армии и разведки. Одних учат минировать, других – устраивать различные диверсии, взрывать и убивать; мы также готовим радистов, пропагандистов, разведчиков-шпионов и провокаторов, учим внедрению в различные сферы деятельности на территории потенциального противника и еще многому, многому другому. И особое внимание уделяем учебе работать с документами, шифровкой, дешифровкой, их изготовлением, подделкой и т.п.. Это как раз направление, близкое по духу именно вам, Моника. Я не зря рекомендовал вам, и вас, для поступления именно в школу такого профиля, которая работает под легальной вывеской нотариальной, и где, кстати, получают очень неплохие знания и по этому направлению. Я бы вам советовал, во-первых – придти к нам на службу, а во-вторых -позаниматься в такой школе и получить попутно перспективную профессию нотариуса. Всегда пригодится по жизни. Как вы вообще на все это смотрите?».
Внимательно слушавшая его монолог, слегка расслабившаяся от его прямой и убедительной речи, ну и, конечно, – от двух бокалов шампанского, Моника, не колеблясь, ответила: « Я вас поняла и полностью согласна со всем, но у меня будет одна и большая просьба». «Какая?» -уточнил Отто.
«Не знаю, насколько это возможно в системе, которой вы служите, но я бы хотела, чтобы мы с вами работали рядом. Лучше –если бы всегда. Простите, может я не так что-то сказала.»-испугалась она самой себя и так посмотрела на Отто, что он, почти непроизвольно, поднялся, подошел к ней, легко, как пуховую, поднял её на руки и отнес на кровать в спальню, сам сразу вышел оттуда в гостиную, промолвив: «Я скоро приду!», жестом руки показав ей дверь в уборную….Они пробыли вместе эту ночь. После того, как Отто убедился, что Моника впервые так близко сошлась с мужчиной, и именно с ним, она еще более выросла в его глазах. Утром они перешли на «ты». Еще немного понежились, потом собрались, Моника приготовила завтрак, за которым они завершили вчерашний разговор.
Она подтвердила свое намерение работать с ним в одной системе, и готовность сразу с наступлением времени производственной практики, идти учиться в ту специальную школу, куда он рекомендовал.
Они стали чаще встречаться. Каждый раз Отто приносил ей дорогие подарки, а потом начал оставлять и деньги «на карманные расходы». Монике это нравилось. Постепенно она вошла во вкус таких отношений между ними и принимала все, как само собой разумеющееся. Никаких поручений Отто ей не давал, ничего не требовал, посещал её, когда она обучалась в «нотариальной» разведывательной школе, и продолжал дарить подарки.
Моника закончила обучение в училище (лицее), получила диплом педагога, с отличием, даже в двух экземплярах, – на немецком и на украинском языках, что было вполне объяснимо для того места, выпускники – румыны, получали дипломы тоже на немецком и румынском языках, по желанию. Потом Моника закончила с отличием ту специальную «нотариальную» школу и там тоже получила дипломы на двух языках. И так все было хорошо для Моники в то лето сорокового года, так приятно было ей жить в этом замечательном городе Черновцы, в этой действительно «малой Вене на Пруту», имея рядом такого надежного опекуна, как Отто, Но….
В августе месяце того же года, в Черновцы вошли советские войска. Все перевернулось с ног на голову, а потом начало рассыпаться во все стороны. Сбежал отец, оставив их даже без крыши над головой. Исчез из Черновцов, в спешном порядке, Отто. В городе творилось что-то непонятное – одни – спешно покидали его, появлялись другие, шла неизбежная в таких случаях чехарда во власти, румыны ушли, автоматически заменить все и сразу, было сложно. Появилась масса организационных проблем и все это не улучшало общего настроения людей, и тех, кто был за вхождение Буковины в СССР, и тех, кто был против.
После бегства мужа и настойчивых требований нового хозяина в срочном порядке освободить дом, мама Моники совсем разболелась. Но, при этом, она все свои беды сваливала на советскую власть и на тот злобный Советский Союз, который пришел на Буковину и все разрушил в её семье. Аргументы о том, что её муж, продал дом и мастерские, еще три месяца тому назад, когда о приходе новой власти, не могло быть и речи, она не воспринимала и проклинала, как она выражалась – только «большевиков». Ненависть к новой власти, и вообще к России, перешла и к Монике. Это было вполне понятно, – после такого шикарного периода её жизни в первой половине этого года, вдруг остаться без ничего и с больной матерью, – это было уже слишком.
Врага своего они определили, но жить-то было надо, а помощи ждать не от кого. Очень не хотелось ни маме, ни Монике, оставлять этот тихий, культурный, сытый и – благополучный до этого времени, город, но и оставаться в нем уже было нельзя: – мама оставила работу из-за болезни, Моника вообще еще не работала ни одного дня, все время – училась. Жить не на что, а главное – негде.
Мама решила, что они переедут на родину, к её матери, в Проскуров. Там их семейный корень. И дом у матери большой. Правда там живет еще старшая сестра с семьей, но, наверняка, найдут они место для них двоих. Да и недалеко здесь. Поезд ходит. Так и решили. Собрали пару чемоданов разных вещей и отправились к бабушке. Моника оставила новым хозяевам дома бабушкин адрес в Проскурове, на всякий случай, если кто-то будет их искать.
Нельзя сказать, что бабушка Моники, тем более её дочь, старшая сестра мамы, были в восторге от их прибытия . Так как они жили за рубежом, в Румынии, а бабушка – в советской России, то Моника свою родную бабушку, не видела с рождения, как и бабушка – её тоже. Им выделили комнату, но уже в первый вечер, когда маму накрыл приступ кашля, Моника слышала через дверь, как сестра матери сердито высказывала бабушке претензии, за то, что она их приняла. И прямо потребовала – пусть она (мама Моники) пройдет обследование в больнице, и, если она окажется заразной, то пусть проваливает отсюда, куда хочет, а то всех нас здесь кончит.
Жизнь в доме бабушки была просто невыносимой, и не только из-за маминой сестры, а еще из-за её троих детей, которые откровенно старались делать неприятности для Мамы и Моники, чувствуя свою безнаказанность и постоянно вызывая их на грубость.
Неизвестно, чем бы все это закончилось, но однажды к ним пришла какая-то женщина. Назвалась уполномоченным по медицинской части и пришла вроде бы по чьему-то заявлению. Искала семью Черновицких, прибывших из Черновцов. Это была фамилия бабушки, девичья фамилия мамы и самой Моники. Фамилия отца Моники была Кляйн, но мама оставалась всегда на фамилии Черновицкая, а Моника – взяла фамилию мамы. Когда Моника вышла к женщине, та сказала вслух, что есть информация, что в этом доме поселилась больная женщина, и её послали выяснить так ли это, и, если это подтвердится, то больную надо будет срочно госпитализировать. Пусть они её приготовят, а завтра –приедет машина и завезет её в тубдиспансер на обследование. А потом тихонько добавила: «Ты –Моника? – Тебе передавал привет один твой знакомый. Вот тебе адрес, здесь, в Проскурове. Постарайся запомнить его, а бумажку – уничтожь. По тому адресу тебя будут ждать каждую пятницу, в одиннадцать часов утра. Кстати, пятница – послезавтра. А маму твою завтра отвезут в больницу. Ждите машину. Никаких других действий – не предпринимать. Все будет определено, как надо, и когда надо. Прощай». – проговорила она и – ушла.
На вопрос бабушки – кто это приходил, Моника сказала, что был человек из больницы. Кто-то им сообщил, что в этом доме поселилась больная женщина и её надо обследовать. Завтра обещали прислать машину и отвезти маму в туберкулезную больницу.
