Я выныривала ещё несколько раз, прежде чем они улетели.

Мы вышли из воды, оглянулись и быстренько пошли в селение. У Хила опух нос и стал размером с картофелину, у Мелкого закрылся один глаз.

Представляю, что у меня. Чувствовала, что опухает правая щека, закрывая глаз. Губы тоже начали опухать и неметь.

Так мы и вошли в селение – я мокрая, опухшая, с крепко прижатой добычей в руках.

У Игната Петровича уже собрался народ, горел костёр. Люди сидели и вели неспешные разговоры. Я постаралась тихонько по краю пройти в дом. Игнат Петрович заметил меня и окликнул. Я замерла спиной к нему. Что делать? Не убежишь ведь, и медленно обернулась.

Игнат Петрович замер, разглядывая нашу живописную компанию, брови медленно ползли вверх. Рот медленно расползался в улыбке и раздался оглушительный хохот.

Короче говоря, ржали все. Вот гады. Хватались за животы, сгибаясь пополам. Люди, услышав шум, выскакивали из домов и подхватывали истерику.

Игнат Петрович смеялся, потряхивая головой, и утирал слёзы рукавом, постанывая и держась за живот. На очередном вдохе он не удержался на бревне и свалился с бревна на спину, выставив свою культю.

Дети и Люсетта выбежали из дома с встревоженными лицами, а потом присоединились к всеобщему веселью.

А мы так и стояли застывшими скульптурами, смотря на веселье. Вот даже обидеться на них не могу. Я стояла, наблюдая за ними, улыбаясь опухшими губами.

Марк смеялся от души, сгибаясь пополам, прихлопывая ладонями о колени. Лина мелко тряслась от хохота, её косичка мелко подрагивала на голове. На щёчках красовались ямочки. В глазах детей горели веселые искорки.

Я даже залюбовалась ими.

Люсетта смеялась тихо, прикрыв рот руками. Из её зажмуренных глаз текли слезы.

– Ну и фто вы рфете? – пора уже заканчивать эту истерику – Я мофно сказать, ф нерафном бою, выдрала из лап монстоф – ставя добычу на землю – Фетрофич, а там фообфе мёд?

– Оооой, не могу, помру щас братцы – взвыл Игнат Петрович, опять опрокидываясь на спину – Не знаешь, что там и полезла? – он утирал глаза, громко всхлипывая и постанывая.

Наконец, массовая истерика стихла. Люсетта осмотрела наши укусы. Оказывается, из мест укуса торчали обломки жал и их нужно удалить.

Заварила траву, чтобы убрать онемение. Я, отхлёбывая маленькими глотками отвар, осматривала животных. Вытащив жала, приложила к мордам животных холодные тряпки. Они недовольно морщились, но терпеливо терпели процедуру.

В это время Игнат Петрович большим ножом срезал верхушку улья и моему взору предстала чарующая для моего желудка картина. Аромат сотни цветов и трав распространился на всю поляну. Желтый ароматный мёд притягивал мой взгляд, и я сглотнула в предвкушении. Люди подходили с деревянными ложками, черпали желтую густую массу.

Игнат Петрович сидел, зажмурившись, держа ложку во рту, смакуя вкус. Потом достал ложку изо рта, причмокивая:

– Как в детстве. У деда пасека была. Я здесь часто вспоминал вкус дедова мёда.

Я ж этих тварей поначалу хотел приручить, да куда там. Не даются, падлюки. И не каждый возьмет мёд у них. Местные зовут его нектаром. Вот уважила, так уважила Рита. Как смогла то?

А я что? Я ничего. Рассказала, как было.

– Ага. Такая прям вся невинная. Собрала возле себя преступную группировку, понимаешь – со смехом сказал он – Молодец, землячка. Знай наших – потрясая кулаком – Видели, какие девки у нас на земле русской живут, братцы? – хлопнув меня по плечу.

Мужики загалдели. Еще, мол, пару таких и конец света обеспечен.

– Игнат Петрович, вы мне плечо все отобьёте, честное слово – сказала я, потирая плечо.

– Что ты как неродная, Игнат зови или Петрович по нашей традиции.

–Игнат, если можно.

Тот утвердительно кивнул.

И по традиции был разведен огонь, готовилась еда. Теперь над костром повесили большой котёл и Люсетта с женщинами чистили, резали, забрасывали продукты. Не сидеть же мне. Попросила у Люсетты показать вяленые фрукты. Выбирала вдумчиво, откусывая по кусочку от каждого и откладывала в миску. Вынесла фрукты к костру и начала нарезать, Лина помогала.

– Попробуем с тобой конфет сделать Лина.

Мы сели рядом с Игнатом.

– Игнат, ты сам-то как сюда попал? Еще и старшим? – спросила я.

Он вздохнул, взлохматив волосы:

– Понимаешь, я же учёный. Ага. Работал в научно-исследовательском институте, исследованиями занимался. Все вроде нормально. И жена была, и ребёнок. Жили не тужили. Тут перестройка. Страна начала разваливаться. Денег почему-то не стало, закрывались лаборатории и институты. Началась безработица. Мы ещё продержались за счёт своих открытий – за границу что-то продавали, а потом и до нашего института очередь дошла. Сколько учёных из страны за границу уехало – качал он головой – Кто пошустрее торговлей занялся, челночничать стали. Купи-продай. Кто-то в сторожа подался. В общем, выживали, кто как мог. А я не смог, гордый. Работы не было, семью кормить нужно было. Жена сначала молчала, на двух работах корячилась. В общем, выпивать я стал. Сначала чуть, потом больше. Она терпела, потом выгнала. Ну и покатился я по наклонной – он усмехнулся.

– Дни проходили в угаре. Как дочь живёт, не интересовался. Сколько времени прошло, не знаю. Очнулся в больнице, без ноги – постучал по деревяшке Игнат.

– Говорят, прямо на железнодорожных путях пьяный уснул. Пока в больнице был, наливать некому было, очухался немножко. Там мне деревяшку и приладили. Из больницы вышел, пошел семью навестить. Дочь большая уже, красивая. Дверь открыла и не узнала меня. Иди, говорит, мам, какой-то мужик пришёл. Жена на порог не пустила. Глаза круглые, ты же, говорит, без вести пропал. Мы тебя уже и отпеть успели. Оказывается, три года прошло, Рита. И не помню ничего толком – он медленно потёр лицо ладонью.

– Да и как тут упомнить? Утром проснулся, пошёл выпивон добывать, напился – вот и день прошёл. Жена уже замуж вышла. Не тревожь, говорит нас. Дочери жизнь не порть, каково ей жить будет, ежели отец бомж.

– В общем, по новой запил. Тоска такая черная окрутила меня. Думал, никому не нужен, так зачем жить? Вот и напивался вусмерть – он тяжело вздохнул.

Воспоминания давались ему нелегко.

– Очнулся когда здесь, думал, всё, допился до чёртиков – улыбнулся Игнат.

– Потом решил, что помер, слава богу. Прямо облегчение испытал. Потом осмотрелся. Дошел до селения, там по домам ходил, жить же нужно где-то. Там и Люся пригрела. Вдовая она к тому времени была. Ну, я расслабился, понимаешь, отмечу, думаю по русской традиции своё воскрешение. Так Люська быстро меня в чувство привела. Взяла дубину и так отходила, три дня лежал. Она плачет, говорит, думала, на старость ей Хранительница хорошего мужа прислала. Чтоб вместе пройти этот путь в уважении и согласии. И уйти вместе.

– Я пока отлеживался, в себя прям пришел. Мне второй шанс, можно сказать дали, а я его просрать хочу. Нет, думаю, другой шанс навряд ли придётся. Ну и взялся за ум. А ум-то учёный, понимаешь, вот и начал здесь немножко кумекать. То там улучшу, то здесь придумаю. Что знаю хорошего, здесь реализую.

– Время шло. Местные смотрят, серьёзный вроде, не пьющий, и относится стали с почтением. Там и должность предложили – смеялся Игнат.

– А я и согласился. Чтоб, значит, времени меньше было на всякие глупости. Я сначала думал наказание это для меня, за жизнь мою непутёвую. А нет Рита, награда это. Награда! Может и не такой уж я плохой человек, а? Ежели, наградили меня таким царским подарком? —сказал он, заглядывая мне в глаза с надеждой.

Вот, казалось бы, всё для себя он уже решил, но поддержка все-таки необходима. Я кивнула головой:

– Хороший Игнат. Я сердцем чувствую. Награду ты получил. Понять бы ещё- меня за что сюда? Тоже наградили или наказали? Разобраться нужно.

– Разберешься. Но просто так ничего здесь не делается. У тебя родные то остались там? Семья?

Я покачала головой:

– Детдомовская я. Из родни никого. Друзья только. А семьёй так и не обзавелась. И сколько ты здесь, Игнат?