Ольга Кушлина
Страстоцвет, или Петербургские подоконники
Памяти ушедших – живущих в памяти
© О. Б. Кушлина, 2001, 2021
© В. Б. Кривулин (наследники), 2021
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2021
© Издательство Ивана Лимбаха, 2021
* * *
Но может быть, скажут мне: если ты мнение свое считаешь не за верное, а за вероятное, то зачем выдаешь его в свет? Я отвечаю тем, что о словесности можно говорить и писать все, что угодно; ибо от этого не может произойти ни политического, ни нравственного зла: если я написал что-нибудь неосновательное, другие докажут это, сим способом отыскивается истина.
Д. Языков. Замечания о некоторых русских буквах (Цветник. СПб., 1809)
…Нужно было с этим что-то делать, как-то распорядиться случайным наследством, каким одарила нас старая квартира: круглым эркером и тремя его окнами, белым цветочным горшком с невнятными лепными украшениями, потрепанной книгой по комнатному садоводству. Толстый том сам раскрывался на переложенных закладками страницах и демонстрировал отчеркнутые внимательным читателем строки:
Горшки с посаженными тюльпанными луковицами всего лучше поставить в подвал и здесь засыпать их приблизительно на вершок землею. За луковицами необходимо следить, так как до них большие охотницы мыши.
Отсутствие подвала не огорчало из-за отсутствия тюльпанных луковиц, а за отсутствием мышей следили наши многочисленные кошки. Они же периодически роняли на пол большую книгу, сочиненную в конце XIX века ученым немцем Максом Гесдерфером и тогда же переведенную русским любителем А. Семеновым. Она распахивалась каждый раз на новом, всегда дельном совете:
Чтобы не пропустить появления стрелки, растение следует от времени до времени осматривать, раздвигая осторожно листья, при этом иногда удается по отклонившемуся слегка листу заметить, что растение желает цвести.
У меня в прежней квартире ничего не желало цвести. Росла привольно в плошках «трава газонная», посаженная для нужд кошачьего метаболизма, и от времени до времени коты ее лениво пожирали. К появлению других растений в доме они относились ревниво: сворачивали на пол горшок с вьющейся розой, обкусывали цветы азалий, устраивались вздремнуть на ветках бегонии. Даже с кактусом сражались самозабвенно, на деле доказывая, чьи когти крепче. Многолетняя борьба флоры и фауны заканчивалась в пользу фауны. Рекомендаций на этот счет в почтенной книге не содержалось, потому «Практическое руководство для любителей и садоводов» листала я из чистого любопытства, когда книга попадалась на глаза.
Неожиданно она пригодилась, но тоже не по прямому назначению, а как источник комментария к сборнику стихов Тэффи «Passiflora». Сравнивая стихотворение, давшее имя поэтической книге, и соответствующую главу из «Комнатного садоводства», я обнаружила их удивительное сходство, параллельность. Единожды попав под обаяние книги М. Гесдерфера, дальше читала ее как роман – любовный, эпистолярный, порой авантюрный – и вскоре убедилась, что Надежда Александровна Лохвицкая, по мужу Бучинская (мирское имя поэтессы Тэффи), не только была знакома с этим изданием, но и, так же как и я, очарована им, и именно труд Гесдерфера—Семенова дал ей импульс к написанию цикла стихов. Переводная книга со скромным названием являла собой образцовый пример высокого слога:
Даже без цветов – из-за одной красоты листьев – это растение было бы достойно занять место в комнатах, а между тем более взрослые растения еще и цветут.
Эти исполненные восторга слова обращены к clivia – первому цветку, вернувшемуся к нам в дом. Чахлое, замученное растеньице – родом из Порт-Наталя, как утверждала книга, – детство провело именно в той комнате, где мы недавно поселились, а отдала его нам уезжавшая за границу родственница. В главе о кливии рекомендации по уходу были аккуратно подчеркнуты рукой читателя-предшественника – я только их выполнила. Вторая молодость благодарного репатрианта расцвела созвездием оранжевых (правильно сказать, суриковых) цветов.
Коты отнеслись к старожилу с уважением: не ломали, а лишь чуть касались лапой цветочной стрелки, и золотое облачко пыльцы кружилось между тычинками и пестиком. Со временем на месте опыленных цветов стали вызревать крупные ягоды. Произошло долгожданное «приспособление комнат для культуры в них растений».
Постепенно все три окна эркера оказались заставленными цветами и «украсительными кустарниками»: выбор растений теперь совершался в строгом соответствии с закладками книги. Весной на подоконники вернулись все старые насельники «родового имения» моего мужа.
Тогда наконец и я поняла, что все это время выполняла программу, тоже доставшуюся в наследство. В наследство от человека мне незнакомого, давно почившего, – моей свекрови. Как свидетельствуют близкие, была она женщиной волевой и сильной. Сильной настолько, что спустя четверть века после ее ухода в дом, душой которого она была, вернулся прежний уклад.
Теперь мистические домашние звери мирно сосуществуют с горшками, цветами и листьями; высший порядок оказался доступнее их пониманию, чем просто порядок.
Между походами в цветочные магазины и обихаживанием выпрошенных у знакомых черенков пыталась я заниматься своим делом – литературоведением. На столике в зеленом эркере разложены были сборники стихов – «Passiflorа» Тэффи, «Герань» П. Потемкина, «Вервэна» Северянина… Этого оказалось достаточно, чтобы все переменилось: «лопасти латаний» веером раскинулись над собранием сочинений Брюсова, азалии встали рядом с Иннокентием Анненским, и даже цветочек на обоях подмигивал пестрому ситцу, в какой переплетена была книжка Петра Потемкина.
Цветы на подоконниках были те же самые, что украшали петербургские комнаты не только тридцать, но и сто лет назад. Традиция, в сущности, не менялась. Можно убедиться в этом, гуляя по городу и заглядывая(-сь) в окна первых этажей.
* * *
Так получилась эта странная и неожиданная для меня самой книжка.
Глава первая
Лесной апостол
Passiflora – скорбное слово,
Темное имя цветка…
Орудия страсти Христовой —
Узор его лепестка.
Ты, в мир пришедший так просто,
Как всякий стебель и лист,
Ты – белый лесной апостол,
Полевой евангелист!
Да поют все цветы и травы
Славу кресту твоему,
И я твой стигмат кровавый
На сердце свое прийму.
«Passiflora» – стояло на титуле, и латинские буквы на книге, изданной в Берлине, выглядели уместнее кириллицы.
Пассифлора, излюбленное украшение петербургских окон, в двадцать третьем году для Тэффи была уже воспоминанием, как и сам город, откуда они бежали – семь верст, и все крюком; бежали, потому что там становилось не до стихов и не до цветов. В России этот цветок – бело-голубой, искрапленный пунцовыми пятнышками, – носил другое имя. Страстоцвет. Он остался в Петербурге – на литой чугунной ограде Михайловского сада, возле храма Спаса на Крови.
«Страстоцвет» – так назвала поэтесса лучшее стихотворение этого сборника: по-русски. Впрочем, саму Тэффи называть поэтессой не пришло бы в голову никому, разве что какому-нибудь случайному рецензенту трех ее маленьких, совсем незаметных книжечек стихов. Полновесных томов прозы в литературном наследии Тэффи ровно в десять раз больше.
До революции она была невероятно, оглушительно известна как фельетонистка. В нее влюблялись гимназисты, за ней шлейфом вились поклоннники, из-за нее один почтенный приват-доцент застрелил не менее почтенного доктора медицины, и газеты писали о происшествии в квартире «г-жи NN», а мальчишки-газет-чики шепотом раскрывали каждому покупателю тайну Полишинеля. В неведении о том, кто такая «г-жа NN», оставался, кажется, один Александр Блок, сделавший 20 ноября 1914 года соответствующую пометку в записной книжке о взволновавшем его событии. Блок знал приват-доцента Леонида Евгеньевича Габриловича – поэта Леонида Галича. Ревнивый воздыхатель Тэффи, так неудачно срифмовавший любовь и кровь, сам сдался в участок.
