Сгорая от любопытства, герцог Гиз возжаждал познакомиться со столь совершенной девой и быстро измыслил сразу два способа, как заманить ее в замок. Во-первых, он мог ее арестовать, а во-вторых, притворившись, что он поверил барону, пригласить его прибыть в город вместе с дочерью и пообещать ему помочь получить свидание с королевой. Подумав, герцог выбирает второй способ; он пишет письмо барону и поручает ловкому человеку доставить его. Предшествуемый герольдом, посланец приезжает в замок Нуазет, где находится барон и разместились его отряды из Гаскони и Беарна, кои готовы идти на Амбуаз. Несмотря на предосторожности, принятые обитателями замка, посланец герцога успел заметить, что в замке необычайно много людей; вернувшись, он сообщил об этом своему повелителю, и вскоре мы увидим, что из этого вышло.
Барон де Кастельно решает воспользоваться предложением герцога, полагая, что таким образом он, скрыв истинные свои замыслы, сумеет узнать обстановку в Амбуазе; поэтому он любезно отвечает, что, будучи недужным вследствие полученной им в стычке при Туре раны, сам он прибыть не может, но пришлет к королеве самого дорогого ему человека, а именно дочь свою Жюльетту, коей он и вручит записку с прошением издать эдикт о веротерпимости, дозволяющий свободное отправление культа, исповедуемого им и его сторонниками.
Получив секретные инструкции и надлежащие письма, в том числе и особое послание к принцу Конде, Жюльетта отбывает. Поручение тяжким грузом ложится на ее сердце, ибо все, что сулит ей разлуку с отцом и возлюбленным, удручает ее, и, сколь бы велико ни было ее мужество, она всегда, когда ей приходится пускаться в путь в одиночестве, заливается горючими слезами. Желая утешить ее, барон обещает, что, ежели через четыре дня переговоры все еще будут топтаться на месте, он начнет штурмовать Амбуаз. Ронэ же, припав к стопам возлюбленной, клянется при необходимости биться за нее до последней капли крови.
Мадемуазель де Кастельно прибывает в Амбуаз, где ее встречают со всем подобающим уважением. Остановившись, как и было договорено, у графа де Сансера, она без промедления просит проводить ее к герцогу Гизу, коего просит сдержать слово и поскорее изыскать для нее удобный предлог броситься к ногам Екатерины Медичи, дабы вручить ей отцовские прошения.
Но Жюльетта не подозревает, что очарование ее может заставить забыть любые обязательства. Завороженный дивной красотой девушки, герцог Гиз думает только о том, как ему пробудить в ней ответное чувство, позабыв обо всех обещаниях, данных им в письме к ее отцу.
Сначала он мягко упрекает ее за стычку под стенами Тура, утверждая, что уверенность мятежников в своем превосходстве является наилучшим доказательством их злоумышления против власти. Краснея, Жюльетта заверяет его, что ни она, ни отец ее никогда не брались за оружие первыми, однако она полагает, что всем дозволено защищаться, когда противник нападает первым. И она вновь настойчиво просит представить ее королеве. Герцог же, желая как можно дольше задержать в Амбуазе предмет своей новой страсти, отвечает, что для изыскания такой возможности потребуется несколько дней. Жюльетта, понимая, к чему может привести такая задержка, настаивает. Но герцог упорствует и отправляет ее обратно к графу де Сансеру, пообещав предупредить ее сразу, как только возникнет возможность осуществить ее желание.
Тогда героиня наша решает воспользоваться отсрочкой, чтобы изучить город и передать послание принцу Конде, которого давно уже в Амбуазе взяли на подозрение, а потому он как можно тщательнее скрывал истинные свои взгляды и намерения; в интересах общего дела принц повелел Жюльетте никому не сообщать о наличии у нее адресованного ему письма и, как следствие, не стремиться к прилюдной встрече с ним. Положившись на слово Гиза, Жюльетта попросила отца ничего не предпринимать. Барон согласился, но оказался не прав. Тем временем Ла Реноди, чьи рвение и усердие нам уже известны, к всеобщему сожалению, окончил дни свои в лесу Шато-Рено[5]. В бумагах его секретаря Лабиня нашли подробнейшие сведения, относящиеся к заговору, и теперь герцог был осведомлен в мельчайших деталях о замыслах барона де Кастельно; уверенный, что демарши Жюльетты являются всего лишь прикрытием тайной ее деятельности, Гиз, исполнившись еще большего стремления удержать девушку при себе, решился наконец объясниться с ней начистоту и поступить с ее отцом в зависимости от того, какой ответ даст ему дочь. И он послал за Жюльеттой.
– Жюльетта, – угрожающе начал он, – недавние события окончательно убедили меня, что намерения вашего отца далеки от тех, о коих вам угодно было мне сообщить; бумаги Ла Реноди раскрыли нам истинную суть ваших замыслов. Так что к чему мне представлять вас ко двору? О чем вы станете говорить с нашей королевой?
– Господин герцог, – отвечала Жюльетта, – я не могу поверить, что человек, верой и правдой служивший у вас под командой и не раз сражавшийся с вами бок о бок, человек, чьи мужество и отвага прекрасно вам известны, может оказаться у вас на подозрении.
– Новые веяния испортили людские души; я больше не узнаю сердца французов; восприняв новое учение, они изменились.
– Неужели вы считаете, что, утратив веру в вашу религию, кою запятнали грязью гнусные лицемеры, мы лишились тех добродетелей, коими нас наделила природа? Первейшая добродетель, живущая в душе каждого француза, – это любовь к своему родному краю, и именно эта высочайшая добродетель, сударь, и привела часть французов в стан тех, кто в чистоте и простоте возносит молитвы Господу.
– У вас на все готов ответ, Жюльетта. Вы можете обелить любые замыслы, даже если они чрезвычайно опасны для государства; а именно сейчас, как мне стало известно, вы лелеете мысль свергнуть существующую ныне власть, возвести на трон одного из ваших главарей и посеять смуту во всей Франции.
– Я готова простить подобного рода мысли вашему брату, сударь; воспитанный в лоне церкви, ненавидящей нас и превратившей нас в изгоев, он судит нас так, как ему внушили его наставники… Но вы, господин герцог, должны хорошо знать своих соотечественников: вы же командовали ими на поле боя! Неужели вы и вправду считаете, что религиозные разногласия могут породить в душе их ненависть к отчизне? Неужели вы действительно подозреваете этих отважных воинов в дурном умысле? Где же ваша человечность, ваше чувство справедливости? Пользуясь врученной вам огромной властью, делайте людей счастливыми, а не проливайте кровь тех, кто отличается от вас только тем, что думает иначе, нежели вы. Действуйте убеждением, сударь, но не убивайте нас. Пусть служители нашего культа устраивают диспуты с вашими пастырями, а народ, вняв наиболее убедительным доводам, сам последует правильной дорогой. Эшафот ничего не сможет доказать; меч – это оружие неправого, вот почему глупец и невежда всегда готов им размахивать; меч вербует сторонников, пробуждает рвение, но не разрешает проблему. Не будь Нерона и Диоклетиана, христианская религия до сих пор пребывала бы в безвестности. Послушайте, господин герцог, мы готовы прекратить действия, кои вы именуете мятежническими; однако мы не собирается мириться с тем, что ваши палачи будут внушать нам почтение к абсурдным догмам, противоречащим здравому смыслу, и не дадим перебить себя, словно зверей на арене цирка. Исполненные любовью к отчизне, мы станем разъяснять правителям их заблуждения и давать отпор нашим гонителям, а когда правители станут смотреть на нас как на братьев, мы вновь станем для отчизны нашей ее детьми и солдатами[6].
Речь эта, произнесенная очаровательнейшим созданием необычайно убедительно, окончательно распалила герцога, однако он постарался скрыть свои истинные чувства под напускной суровостью.
– Знаете ли вы, – обратился он к Жюльетте, – что речь ваша… ваше поведение… одним словом, долг мой повелевает мне послать вас на смерть. Неужели, упрямое создание, вы не понимаете, что находитесь в моей власти?
