Игра в тот вечер не слишком затянулась; из-за стола встали рано. Встретив в очередной раз взгляд Лефорта, кавалер любезно улыбнулся:

– Как спокойно, с какой выдержкой проиграл князь целое состояние. Подобное хладнокровие редкость среди игроков.

– Велика заслуга! – усмехнулся Лефорт.– С таким же хладнокровием он мог бы проиграть и сто тысяч. Ведь он не заплатит.

– Как так? – опешил кавалер.– А честь?

– В доме генерала играют ради самой игры, не ради денег,– насмешливо улыбнулся его собеседник.– У нас такое правило: когда играют на слово, можно не платить. Вот и Зиновьев проигрался в пух и прах, а не заплатит. А, Зиновьев? – обратился он к развязному офицеру.

– С какой стати я стану платить? Что я здесь, богаче всех? – невозмутимо отозвался тот.

Кавалер был поражен: зачем тогда браться за карты, если играют не на деньги! Вряд ли стоит часто бывать в доме, где придерживаются столь странных правил. К тому же генерал Мелиссимо вовсе не придворный, а артиллерист, и большую часть времени проводит не во дворце, а в военных казармах: помочь гостю добиться аудиенции у императрицы не в его силах.

Выйдя в сопровождении Зиновьева на улицу, кавалер выразил свое недоумение по поводу странного правила не платить карточные долги.

– Едем в Красный Кабак,– отозвался беспечно тот.– Вот где настоящая игра!

– Вы и там собираетесь играть на слово? – не без иронии осведомился кавалер.

– А что? Мне верят,– не смутился тот.– Всем известно, что мой кузен – Григорий Орлов.

– Вы в родстве с Орловым! – даже приостановился кавалер; нагловатый этот гвардеец сразу сделался ему интересен.

– И даже в очень близком: все пятеро Орловых мои двоюродные. А с Григорием мы в Кенигсберге служили, графа Шверина караулили,– Зиновьев был доволен произведенным впечатлением.

– До чего же мал мир! – ахнул кавалер.– Я отлично знаю графа Шверина, и он рассказывал мне о русском плене, о своих друзьях-стражах… Красавец, умница!

– А танцор не хуже меня.

Сразу почувствовав взаимное расположение, они сели в сани.

– Я бы хотел быть представленным ко двору,– как бы между прочим обронил кавалер.– Я ехал в Россию с мыслью увидеть императрицу…

– И не мечтайте! – перебил гвардеец.– Гришка не позволит: вы мужчина видный, а он до императрицы допускает только старцев не моложе шестидесяти лет.– И захохотал, довольный остротой.– Другое дело, если я похлопочу…

– Сделайте милость.

Зиновьев принялся рассказывать об Орлове и своей дружбе с ним.

– Не одна бабенка вздыхала о нас,– хвастал он. Кавалер молча усмехнулся щенячьему бахвальству: хвастать победами над женщинами перед несравненным Казановой, возлюбленных которого было не счесть, а юные отпрыски рассеяны по всей Европе! Этот Зиновьев хвастунишка и пустозвон, однако человек нужный.

Гвардеец продолжал болтать. Фаворит младше Екатерины на пять лет. Ей уже под сорок. Его предшественник – приторно сладкий коротышка Понятовский; нынче он король Польши. Орлов – Геркулес с лицом славянина. Екатерина собиралась выйти за него замуж, что и сделала бы, если бы не интриги злопыхателей.

Если бы не Гришка, у нас не было бы Екатерины, а изгилялся бы на троне голштинский ублюдок Петрушка,– откровенничал Зиновьев.

А в сердце кавалера больно вонзалась игла. Почему он не приехал сюда раньше? Чем он был занят три года назад, когда здесь совершались великие события? Перерождал старуху д’Юрфэ? Воевал с чертовкой Кортичелли, убил на дуэли д’Ашэ? Он мог бы перерождать великую княгиню в императрицу. Вот где кипела жизнь, вот где шла настоящая игра! Не все еще потеряно. Если бы только добраться до Екатерины! Ему не страшен никакой Орлов, ибо не родился еще на свет мужчина, равный в амурных делах Казанове.

– Осматривал ли господин де Сенгальт город? – осведомился Зиновьев; он явно старался подружиться с иностранцем.

– Да,– рассеянно кивнул кавалер.– Я еще не побывал на Васильевском острове. Говорят, там недавно производилась публичная казнь важного государственного преступника.

Зиновьев вмиг отрезвел:

– А вот про это молчок. Я про это знать не знаю. Кавалера удивил такой отпор – впрочем, не надолго. Вскоре ему стало известно о заговоре Мировича и гибели несчастного Иоанна: еще один законный император был умерщвлен ради того, чтобы в России царствовала захудалая Ангальт-Цербтская принцесса.

В тот раз они доехали до Красного Кабака, ограничившись городскими заведениями. Впрочем, кавалер соблюдал везде умеренность, заботясь о сохранении своей репутации, которая могла ему еще пригодиться. Он предпочел стать постоянным посетителем дома генерала Мелиссимо, предпочитая блистать не за игорным, а за обеденным столом респектабельного семейства. Желание понравиться завело его так далеко, что он даже рассказал обществу о своем побеге из-под «Пломб» – однако не произведя ожидаемого впечатления. Слушателей шокировало то, что он сидел в тюрьме и считался государственным преступником. Быстро усвоив урок, он решил помалкивать о кое-каких подробностях из своего прошлого.

ГОСПОЖИ РОКОЛИНИ И ПРОТ

«Смотри: глубоким снегом засыпанный,

Соракт белеет, и отягченные

Леса с трудом стоят, а реки

Скованы прочно морозом лютым…» —меланхолично повторял кавалер строки Горация, созерцая каждое утро заснеженную пустыню Невы. Настало и прошло с запозданием почти в две недели русское Рождество, вызвав его недоуменные вопросы о календаре московитов. Священник в костеле св. Петра и Павла объяснил ему разницу летоисчисления по юлианскому и григорианскому календарям, что вызвало новый взрыв его негодования.

«Что за страна! – размышлял он.– У них все не как у людей. Столицу они строят на самом краю огромного государства, на обледенелом восемь месяцев в году болоте. Своих императоров погребают в тюрьме. При письме используют какой-то непонятный алфавит. В то время как весь мир, весело встретив Новый год, живет в январе, московиты продолжают существовать в декабре. Закоснелые, невежественные, вечно отстающие от Европы, они изо всех сил стараются казаться такими же, как мы, хотя римско-католическая культура этим порождениям азиатских степей совершенно чужда!»

После Рождества у московитов кончился пост, и столичная жизнь заметно оживилась. Зиновьев обещал большую игру. Разжившись деньгами у банкира по векселю, данному ему бароном Труделем, кавалер с нетерпением стал ждать, когда Зиновьев введет его в избранный круг высокопоставленных картежников. Тот рассказывал что-то про английского посланника, про дом графа Чернышева, но в конце концов объявил, что самая крупная игра идет в пресловутом Красном Кабаке, где собираются все гвардейские офицеры. О намерении представить иностранца родственнику своему Орлову он упорно помалкивал.

Чтобы укрепить дружбу, кавалер свозил Зиновьева и его приятеля Брауна к своей чулочнице Барэ, но оказалось, что Зиновьев давно и коротко ее знал. Впрочем, второй офицер был сразу же пленен парижанкой, тем более что она просила недорого. Оставив его у дамы, кавалер повез Зиновьева к некоей венецианке Роколини, к которой имел рекомендательное письмо.

Едва узрев землячку, он признал в ней давнюю свою знакомую, миловидную брюнетку, с которой имел в юности связь. Быстро вычислив ее возраст, он потерял к ней интерес: хорошо сохранившись, она могла еще вызвать мимолетное желание, но и только. Роколини предпочла его не узнавать; он не настаивал, несколько обескураженный обилием в Петербурге своих давних подружек. Догадавшись, что не заинтересовала гостей своими сорокалетними прелестями, Роколини пообещала познакомить их с красавицей-подругой, что и сделала во время ужина. К ней пожаловала истинная красотка. Кавалер был ослеплен; ему даже показалось, что никогда в жизни он не встречал женщины, подобной г-же Прот, француженке, содержанке некоего сановника. Его любвеобильное, легко воспламенявшееся сердце было свободно, ибо не чулочница могла его надолго удержать. Но обладание Прот должно было стоить немалых денег, а он ими не располагал, и эта мысль отрезвила его.