На этой позиции, облитой кровью наших солдат и офицеров, остатки полка продержались до конца битвы. Деление на роты и батальоны уже не имело смысла, потому что от некоторых рот осталось только несколько человек: это была небольшая группа людей одного полка, людей измученных ожесточенным 13-часовым боем…
Наполеон не обошел левый фланг русской бородинской позиции…
За этот славный Бородинский бой, данный на подступах к Москве, наш полк получил наименование Лейб-Гвардии Московского, заслужив Георгиевские знамена за защиту Первопрестольной. Знаменателен и полковой знак полка: на Андреевском кресте Гвардии – герб города Москвы, Святой Георгий Победоносец, поражающий змея – неприятелей земли русской…[39]
* * *
В начале Великой Войны, под деревней Тарнавкой, полк очутился в виду артиллерийской позиции неприятеля. Был конец августа, славные дни Бородина. Командир полка Полковник Гальфтер[40] решил взять приступом неприятельские позиции.
Четыре версты шли цепи под страшным огнем… Коротким штыковым ударом полк ворвался в расположение неприятеля. Офицеры шашками рубили артиллерийскую прислугу, солдаты прикалывали прикованных к пулеметам германских пулеметчиков. Было захвачено 42 орудия. Из них 17 тяжелых, то есть вся артиллерия Германского корпуса Войрша[41].
Но вскоре неприятель перешел в контрнаступление. Германская Гвардия атаковала кольцевой окоп, в котором окопался наш полк, имея в середине своего расположения захваченную артиллерию, два дня шел бой, пока не подошли наши главные силы. Оставшиеся в живых Московцы запели «Боже, Царя Храни». Полк отстоял свои трофеи – 42 орудия. За эти бои выбыло из строя убитыми и ранеными 70 офицеров и свыше 2500 нижних чинов. Так полк показал себя достойным своих бородинских предков.
Затем шли тяжелые бои под Ивангородом, Ломжею, Вильною, Луцком и Тарнополем. Сейчас действующий полк стоит под Ковелем[42].
Генерал Виктор Петрович Гальфтер. Портрет списан с фотографии А. Земелем
* * *
В гвардейском объединении
[43]Февральский доклад профессора полковника А. А. Зайцова[44] посвящен был сражению под Люблиным в августе 1914 года.
Изнемогая от потерь, от многодневных, непрерывных боев, 4-я армия отошла к г. Люблину. В стыке между нею и соседнею 5-й армией прорвался X австрийский корпус, перерезавший железнодорожную линию Холм – Люблин. Положение становилось критическим.
К месту прорыва эшелон за эшелоном подходили полки 1-й гвардейской пехотной дивизии. Так разыгрался исторический бой под Владиславовым. По словам австрийцев, на них потрясающее впечатление произвели стремительно шедшие вперед во весь рост, равняясь словно на ученье, цепи великанов. Это шли полки гвардейской Петровской бригады: Преображенский и Семеновский.
X австрийский корпус сильно подался назад. Наступил перелом уже в нашу пользу. Противник, отходя, задержался на сильно укрепленной позиции. Попытка взять ее успеха не имела и стоила нам больших потерь. Не надеясь больше на успех, штаб фронта приказал 26 августа наступление прекратить и укрепляться на занятых позициях.
Но происшедшие в этот день боевые события заставили штаб тотчас же отменить данное распоряжение и отдать приказание о преследовании разбитого противника…
Что же произошло в течение этих нескольких часов? 26 августа лейб-гвардейский Московский полк подучил приказ наступать с вечера на Тарнавские высоты. В этот день занял их подошедший на поддержку австрийцев германский корпус генерала Войрша. Лейб-гвардии Московский полк должен был атаковать противника вечером 26 августа, т. е. в годовщину Бородинского сражения, за отличие в котором он получил, как высшую награду, свое наименование. Офицеры и солдаты полка, овеянные романтикой своей вековой боевой истории, усмотрели в этом совпадении некое предопределение судьбы…
И вот случилось нечто чудесное, чего не найти в анналах военной истории: один лишь пехотный полк, быстрым шагом подойдя к неприятельской позиции, сразу прорвал ее в нескольких местах и захватил артиллерию целого корпуса.
Целую ночь отбивались московцы вместе с подошедшими лейб-гренадерами, в кольцевых окопах, от яростных атак германской пехоты, стремившейся отбить свои батареи.
Утром, 27 августа, лейб-гвардии Финляндский полк, при поддержке Павловского, стремительной атакой пробил широкую брешь в расположении 37-й венгерской дивизии и обошел левый фланг соседнего к югу корпуса Войрша. Противник сразу начал отход, становившийся всё стремительнее, всё беспорядочнее.
В те моменты, когда перед усталыми московцами и лейб-гренадерами немцы очистили окопы и стали отходить, одна из рот скинула фуражки и запела «Спаси Господи». Соседи подхватили. Молитвенные звуки всё ширились, росли. После молитвы из тысячи грудей двинувшихся вперед офицеров и солдат, среди Тарнавских перелесков и холмов, в едином порыве грянул и полился мощный русский национальный гимн…[45]
* * *
Выговор при собрании офицеров
Сидим мы в Собрании и завтракаем с аппетитом, после целого утра строевых занятий. К столу прислуживают солдаты в длинных белых рубахах без погон, но с полковым знаком, в черных шароварах с красными кантами и в высоких сапогах.
Мы, прапорщики, ютимся все вместе, но уже начинаем осваиваться в непривычной обстановке.
Входит батальонный адъютант штабс-капитан Некрасов 2-й[46] и говорит:
– Господа офицеры, пожалуйте в классную комнату при оружии, командир батальона просит.
Мы все сгруппировались в комнате. Входит полковник Михайличенко.
– Господа офицеры!.. Вот что, господа, – говорит он, – я получил очень неприятное письмо от капитана 1-го ранга… Подпоручик… выйдите, пожалуйста, вперед. На днях в трамвае вы не потрудились отдать честь капитану 1-го ранга… по уставу, о чем он мне и сообщает. Вы лишь привстали со своего места и отдали честь Штаб-офицеру, полусогнувшись. Мне было очень неприятно получить такое письмо, и я делаю Вам замечание при собрании офицеров. Лейб-гвардии в Московском полку офицеры должны быть безупречны. Следующее Ваше опущение по службе я прикажу отдать в приказе. Господа, вы свободны.
Подпоручик стоял красный как рак. «Я не хотел бы быть на его месте», – подумал я.
Телефонный звонок капитана Дубровы
Целый день ездил сегодня с прапорщиком Гилевичем на его автомобиле, делать визиты однополчанам. Кое-кого заставали, отсутствующим оставляли карточки.
Сегодня у нас дома играют в винт. Мой отец зовет меня к телефону. Подхожу. Удобно разваливаюсь в кресле и говорю:
– Я слушаю.
– Прапорщик Кутуков. С вами говорит капитан Дуброва.
– Так точно, это я, господин капитан, – говорю я, и как на пружинах вскакиваю с кресла и вытягиваюсь «смирно».
Все присутствующие весело смеются.
Служба в Запасном Батальоне
Служба моя в Запасном Батальоне приняла строго размеренный порядок. Каждое утро в 8 часов весь батальон выстраивался на плацу. Занятия до 12 часов. Затем завтрак в Собрании. С 2-х часов занятия до 6 вечера.
И в Собрании надо держать ухо востро – того и гляди кто-нибудь из старших офицеров процукает. А в смысле цука[47] «молодых» они тоже «специалисты». Надо до тонкости знать правила и обычаи Офицерского Собрания.
