И здесь мы вплотную приблизились к новой, а правильнее сказать, переосмысленной и возрожденной концепции материальности, которая получила название «новый материализм» или «материальный поворот» (Bennett & Joyce 2010; Coole & Frost 2010; Dolphijn & Van der Tuin 2012; Barrett & Bolt 2013). Приверженцы этого направления утверждают, что постструктуралистская сосредоточенность на языке приводит к тому, что игнорируется сама материальность или вещная природа объектов и мира как такового. Барбара Болт подчеркивает значимость материального поворота для исследований в области искусства и дизайна, включая моду, так как «в текстуальных, лингвистических и дискурсивных подходах материальность [изучаемых объектов] растворяется без следа» (Bolt 2013: 4). Как заметил Билл Браун, это касается не только произведений искусства или моды, но и таких объектов, как человеческое тело и идентичность, конструирование и медиация которых осуществляются, помимо знакового уровня, также на материальном (Brown 2010: 60). Идентичность имеет не только значение, но и вес.
Материальный поворот возвращает нас к исключительно важным для исследований моды вопросам и темам – благодаря ему в поле зрения вновь попадают связанные с модой практики, телесный опыт и непосредственные переживания. Наша агентность реализуется в том, как мы обращаемся с материальными объектами, вещами, и в том числе с одеждой. Как заметил Арджун Аппадураи, отношение людей к предметам культурно и социально обусловлено, из чего можно сделать вывод, что у самих вещей есть некая социальная жизнь (Appadurai 2013). Мы вовлекаем материальные объекты в социальные отношения, встраиваем в социальные системы, где эти объекты приобретают (или не приобретают) особое значение. Материальная культура – это среда, в которой функционирует наша идентичность; мы все это прекрасно знаем, поскольку наше отношение к материальным объектам всегда эмоционально окрашено: так, шоколадная плитка служит утешением в моменты тревоги и печали, песня может напомнить о прошедшей любви, а любимое платье заставляет ощущать себя до невозможности сексуальной. Еда, музыка, одежда – все имеет для нас особую ценность. Конечно, в эпоху развитого капитализма под словом «ценность» чаще всего подразумевается денежная стоимость; однако, как продемонстрировал Карл Маркс в «Das Kapital»7 (Marx 1990), в большинстве случаев мы имеем дело с прибавочной стоимостью, возникновению которой способствует наше аффективное отношение к материальным объектам. Всему материальному, любым вещам, присуще социальное измерение. «Stuff»8 (слово, которое Дэниел Миллер использует как заглавие для своей книги; см.: Miller 2010) не просто существует, но в процессе социального взаимодействия обязательно наделяется некой ценностью – «Я покупаю, следовательно, существую». Таким образом, наша сосредоточенность на материальности не лишает вещи их символического значения; скорее, можно утверждать, что материальность и символическое наполнение постоянно выверяют друг друга.
Новый материализм нов, потому что в течение нескольких десятилетий, пока в центре всеобщего внимания находились текст и текстуальность, материальное измерение было отодвинуто на задний план, и лишь недавно вопросы материальности вновь стали привлекать к себе интерес. Однако у материализма весьма почтенная генеалогия, объединяющая целый ряд авторитетных источников и дисциплин (Bennett & Joyce 2010). Лежащие в его основе теории не следует рассматривать по отдельности, как полностью самостоятельные, автономные, поскольку их авторы зачастую вдохновляли друг друга, а иногда оказывали друг на друга прямое влияние. Теория номер один, занимающая место в основании генеалогического древа материализма, – это исторический материализм Карла Маркса, в котором центральное место отводится анализу трудовых отношений и практик производства (более подробно учение Маркса будет обсуждаться в главе 2). Следующая ветвь объединяет вдохновленные марксизмом социологические теории культуры вещей, которые мы находим в работах Торстейна Веблена и Георга Зиммеля (Brown 2010: 62). Сюда же можно отнести марксистские взгляды Вальтера Беньямина, пришедшего к выводу, что история производства и трудовых отношений тесно связана с товарооборотом и потреблением, а следовательно, и с «историей обольщения, воображения, желания» (Ibid.: 63). Третья ветвь – направление социологии, связанное с культурной антропологией, дисциплиной, занимающейся изучением «самого бытия материальных объектов» (Brown 2001: 9). Четвертая ветвь – акторно-сетевая теория (Actor-Network-Theory, ANT) Бруно Латура (Latour 2005), доказывающая, что агентностью могут обладать не только люди, но и акторы не-человеческой природы, что побуждает нас изучать агентность вещей и ассамбляжей, в которые одновременно вовлечены люди и не-человеческие акторы. Пятая ветвь – феноменология Мориса Мерло-Понти, сосредоточенная на материальности человеческого тела, исследующая опыт переживаний, которые можно назвать «мое-тело-в-этом-мире» (Merleau-Ponty 2002: 167). Шестая ветвь – материалистические направления феминизма, занимающиеся переосмыслением материальности человеческого тела и природы гендера (Braidotti 2002). И наконец, седьмая ветвь – теория, являющаяся плодом совместных интеллектуальных усилий Жиля Делёза и Феликса Гваттари (Deleuze & Guattari 1987), в которой к материализму плоти (концепции тела – «разумной материи») добавляется эмпиризм, отрицающий идею трансцендентальной причинности; слияние этих двух идейных направлений порождает витальный материализм, в котором критика сочетается с созиданием.
Тот факт, что многие из перечисленных теорий обсуждаются в этой книге, говорит о том, насколько материализм важен для исследований моды. Мода – это не только система сигнификации, но также коммерческая отрасль, индустрия, занимающаяся производством и продажей вполне материальных потребительских товаров. Мода состоит из материальных объектов и телесных практик, связанных с ношением одежды; в этом отношении она, по-видимому, более откровенна, чем другие отрасли культурного производства. И занимаясь исследованиями моды, мы никак не можем обойти этот факт стороной. С антропологической точки зрения одежда всегда рассматривалась как совокупность объектов, которые ценны и значимы как сами по себе, так и в контексте определенных практик (Kuchler & Miller 2005). Дэниел Миллер настаивал на том, что мы нуждаемся в более сбалансированных теориях, учитывающих специфику материальных культур (Miller 1998). Этнографические подходы и соответствующие им методологии необходимы нам, потому что помогают лучше понять, что носят обычные люди и почему они одеваются именно так, а не иначе (Woodward 2007). Джоан Энтуисл ратует за эмпирически обоснованный социологический подход, предполагающий серьезное отношение к ситуативным телесным практикам одевания.
Поскольку все эти подходы уже давно востребованы исследованиями моды, образуя сущностную часть их методологии, определение «новый» применительно к материализму кажется несколько странным. Возможно, было бы правильнее говорить не о новом, а об обновленном материализме.
Таким образом, исследования моды – это уникальная область знания, где сходятся и переплетаются многочисленные, в том числе разнонаправленные, теории, а крайности лингвистического поворота уравновешиваются неизбежной сосредоточенностью на материальных аспектах моды – способах производства, свойствах тканей, предметах в нашем гардеробе, взаимоотношениях одежды с телом. Как пишет Билл Браун, «сама культура сегодня предстает перед нами не как текст, но как текстильное полотно» (Brown 2010: 64). Как уже было сказано, наша книга знакомит читателей с избранными теориями, которые здесь представляют и поясняют специалисты в области исследований моды, как хорошо известные и авторитетные эксперты, так и молодые ученые, находящиеся в начале своего профессионального пути. Благодаря усилиям наших авторов на страницах сборника завязался интеллектуальный диалог, в котором участвуют и они сами, и теоретики, чьи работы стали предметом обсуждения. И когда к нему присоединятся наши читатели, для них это станет настоящим интеллектуальным приключением. Во всяком случае мы надеемся, что эта книга передает особый динамизм исследований моды как самостоятельной дисциплины и убеждает в том, что эта отрасль со своей стороны вносит весомый вклад в осмысление и применение социальных и культурных теорий. И если мы правы, сборник может оказаться полезным не только студентам и специалистам, занимающимся исследованиями моды, но и тем, чья научная деятельность связана с социологией и культурологией, но далека от сферы моды; возможно, они откроют для себя эту новую область и, соприкоснувшись с ней, смогут по-новому взглянуть на сильные и слабые стороны авторов, чьи идеи и теории казались им хорошо изученными.
